Не хочу! Наклоняюсь к собаке, протягиваю руку, чтобы взять за ошейник, но она, разгадав мой замысел, отскакивает, поднимается на задние лапы, передними с силой толкает дверь — дверь открывается. Нора вбегает в квартиру. От меня уже больше ничего не зависит, делаю глубокий вдох и тоже вхожу. В прихожей горит свет. Прихожая мне знакома. Обои под дерево, красновато-коричневый шкаф для одежды с зеркалом, на полу светло-бежевое ковровое покрытие — очень непрактичное, считал мой муж, но все не хватало то денег, то времени, чтобы его заменить. Собаки нигде не видно, собаки, вероятно, и не было. Дверь в большую комнату распахнута настежь — вхожу в эту дверь. Осматриваюсь, осматриваюсь, до головокружения, до дурноты, люстра — наша, под хрусталь — начинает раскачиваться. Осматриваюсь: ковер (там, у телевизора, пятно от марганцовки, отсюда не видно, но оно наверняка есть), стенка устаревшего образца (одна ручка сломана и склеена, совершенно незаметно, но пользоваться ею нельзя), диван (пружина неисправна, когда приезжают гости и нужно его разложить, можно прижать палец), на открытой полке шкафа вазочка с незабудками (край отбит, так не видно, потому что мы всегда поворачивали ее другим боком, но я знаю, отбит), а там, за этой дверью, спальня, где кровать с резной спинкой… Осматриваюсь до обморока и не замечаю главного — женщины, сидящей в углу в кресле, и действительно чуть не теряю сознания от ужаса, когда вдруг слышу голос, знакомый голос, я его уже слышала:

— Опаздываете!.. Ах, простите, кажется, я вас напугала.

Я смотрю на нее, она в шутку грозит мне пальцем, показывает на часы:

— Я жду уже сорок минут.

У ног ее свернулась собака.

Наплевав на все дорожные законы и правила, на предельной скорости Андрей гнал к офису. Подрезал, обгонял, вел себя как последний хам, торопясь к Ольге. Из ее истерических восклицаний: «Это ужас какой-то! Это так странно и страшно!» — он понял только, что она испугана до крайности. Ольга всегда производила впечатление уравновешенного и вполне разумного, рассудительного человека (перепалки с Денисом не в счет, это уже дела сердечные), и если уж до такой степени испугалась, то, значит, есть серьезные причины. Он представлял, как Оля сидит одна в пустом офисе, некому ее успокоить, поднести такой необходимый, хоть и в большинстве случаев абсолютно бесполезный, стакан воды, выслушать, утешить, и гнал, гнал вперед. В голове навязчивым мотивом звучала фраза: не опоздать бы, не опоздать! Куда опоздать, почему опоздать, Андрей не знал, но ужасно досадовал, что ехать быстрее не может, проклинал светофоры, поносил невероятное скопище машин и их бездельников-владельцев, создающих то и дело пробки.

О чем таком «странном и страшном» могла говорить Ксения перед выстрелом? Ольга испугалась до истерики, когда смысл ее слов стал понятен. А этот мужчина, для которого и предназначались «странные и страшные» слова, улыбался. Не поверил, что убьет его после того, что сказала? Улыбка его была вполне естественной.

Припарковавшись, Андрей бегом бросился в офис.

Ольга сидела за столом, перед ней стоял стакан воды, который, очевидно, она налила себе сама, потому что больше позаботиться было некому. Плечи ее так дрожали, что даже издалека было видно.

— Оленька! Что случилось? — Андрей кинулся к ней.

Она сидела потерянная, совершенно убитая.

— Вот, прочитайте. — Ольга протянула ему лист бумаги. — Это она и говорит, Ксения Зимина… Михаил Константинович расшифровал… Прочитайте!

Андрей снял очки (читать в очках он не мог), взял листок.

— «Зеленые и добрые глаза у тигра, — прочитал он вслух, — Пришедшего ко мне вчерашней ночью…» Да ведь это стихи!

— Стихи, — подтвердила Ольга. — Вы читайте, читайте.

— «Зеленые и добрые глаза у тигра», — пробормотал Андрей, удивленно пожав плечами, и опять начал сначала, откашлявшись, как будто собирался декламировать на сцене:

Зеленые и добрые глаза у тигра,

Пришедшего ко мне вчерашней ночью…

Он тихо сел, обняв себя хвостом,

И молча говорил о том,

Что, как бы ни было нам в жизни трудно,

Не стоит вешать нос и волочить хвостом,

И что вообще без краски черной

Бедна была б палитра жизни,

И многое еще о чем.

Сегодня утром я ничего не помню, только

Зеленые и добрые глаза у тигра.

— Странно! Действительно странно и жутко! — проговорил он озадаченно. — Читает стихотворение и затем убивает. Кстати, хорошее стихотворение.

— Правда? — Ольга как-то сконфуженно улыбнулась. — Наверное, я должна радоваться. Но мне страшно. Ужасно страшно!

— Да уж! — Андрей вздохнул. — Дикая какая-то ситуация.

— Дикая, — согласилась она. — А знаете, что в ней самое дикое? Это мое стихотворение.

— Твое? — Андрей удивленно на нее посмотрел. — В каком смысле твое?

— Я его написала.

— Ты?! Да разве ты пишешь стихи? Я не знал.

— Вот-вот, и никто не знал. Я никогда никому не говорила, никогда никому не показывала ни одного своего стихотворения. Даже маме, даже Денису. — Ольга закрыла лицо руками и разрыдалась.

Он долго не мог ее успокоить. Впрочем, и сам был растерян и испуган: все это абсолютно не укладывалось в голове.

Позвонил Денис. Он успел побывать уже в трех кинологических клубах, но результата не добился: никто ни собаку, ни человека с фотографии опознать не мог. Андрей пересказал в двух словах ситуацию с Ольгой и попросил его поскорее при ехать.

— А не выпить ли нам кофейку, Оленька? — шутливо-ласково предложил он, как только закончил разговор с Денисом.

— Нет, — отказалась Ольга и капризно скривилась: — Меня от нашего кофе уже тошнит.

— Тогда чайку, — решил Андрей, — крепкого, хорошего, не из пакетиков. Кажется, заварка у нас тоже имеется.

— Ага. Там, на второй полке, в жестяной банке.

Андрей заварил чай, налил себе и Ольге. К этому моменту она уже почти успокоилась, во всяком случае всхлипывать перестала.

— Ты ведь нигде не публиковалась? — спросил у нее Андрей, протягивая чашку.

— Конечно нет! Я же говорю: никому никогда…

— Да, да, я понимаю. А где ты… ну, вообще записываешь свои стихи?

— В тетрадке. Есть у меня специальная такая тетрадка.

Андрею почему-то представилась розовая, с котятами на обложке, смешная наивная тетрадь с замочком, запирающимся на ключик. Он недавно видел такую в канцелярском отделе и долго не мог понять, что это такое. А когда понял, купил Насте, но она подарка не оценила, сказала, что давно уже выросла.

— Где она у тебя хранится?