class="p1">— Да кто же меня вызовет в воскрестый-то вечер!

— А… Желтков все равно ничего не соображает.

Из дома выбрались благополучно, до Козихинского переулка добрались в завидно короткий срок. Уже в подъезде Яна сказала:

— А вдруг вся шайка сейчас там? А мы к ним сами в лапы.

— Они не идиоты. Ты лучше подумай, как мы в квартиру попадем.

— Вначале позвоним, — бодро заметила Елизавета Петровна, — потом пойдем в домоуправление… ах, да, сегодня воскресенье. В конце концов, обратимся к участковому. Сейчас не до шуток.

Здесь даже Яна не стала спорить. Нервы у всех были наряжены. Вдруг за этой дверью лежит бездыханная Вероника, глупая, наивная, отважная тетушка. От бессилия и явно не понимая, что делать дальше, Борис принялся тарабанить в дверь кулаком.

Квартира не отзывалась. Лестничная площадка, исписанные стены, сигаретные окурки в банке на подоконнике, сама дверь в квартиру — необитая, несовременная, со старым почтовым ящиком — все это имело такой спокойный, домашний вид, что трудно было хотя бы мысленно нарисовать картину насилия и убийства.

Вдруг соседняя дверь приоткрылась, и показалась давешняя знакомая Елизаветы Петровны, та самая, которую они повстречали с Вероникой на лестнице.

— А я вас узнала, — сказала она Елизавете Петровне. — Наденьки нет. Она уехала.

— Куда уехала?

— Не знаю. И подруга ваша с ней. Я видела, как они в машину садились. Роскошная машина, черная, блестящая. Молодой человек их так любезно в эту машину подсаживал.

— А вы на улице были?

— Нет, дома. Я из окна видела.

— Когда это было?

— Часа три назад, а может, четыре. Я смотрела по телевизору «Вокруг света», потом пошла реклама. Я пошла на кухню сделать себе кофе, выглянула в окно. Они как раз в машину садились.

— Во сколько идет эта передача? — спросила Яна Бориса.

— Я могу посмотреть по программе, — услужливо предложила соседка. — А что случилось? Я вижу, вы нервничаете. Право, вам не стоит беспокоиться. Они садились в машину такие веселые.

— Это вы с пятого этажа рассмотрели? — проворчала Елизавета Петровна. — Иногда смех бывает трудно отличить от слез.

Яна отъехала от злосчастного дома на двести местов и встала.

— Все, я должна покурить. У меня коленки трясутся. Давайте спокойно обсудим создавшуюся ситуацию. Вы только вы представьте, Вероника была в черном джипе! Куда они ее повезли?

— Хорошо хоть жива, — вздохнула Елизавета Петровна.

— Похоже, что Вероника Викторовна теперь действительно стала заложницей.

— Но зачем? В чем здесь смысл? Кому нужна старая больная женщина?

— Может, им выкуп нужен? — предположила Елизавета Петровна.

— Вряд ли. Мы не в Чечне, — уверенно заметил Борис. — Похоже, что эти туристы сами хотят во всем разобраться и никому не верят. И Игорю в том числе.

— Если у Вероники хватит ума рассказать всю правду до винтика, то бандиты поймут, что она совершенно безопасна, и отпустят ее немедленно.

— Мам, Вероника — это гремучая смесь! Что значит — всю правду? А о том, что мой друг в их диске ковырялся, тоже говорить?

Борис немедленно отреагировал на слово «друг», оно ему очень понравилось.

— Теперь они сами вскроют диск. Но сделать это может только Игорь. Наверное, только он имеет ключ. Иначе зачем его держат взаперти?

— Какой еще ключ?

— Ключ — это набор алгоритмов. Ключ должен быть у него в компьютере. Но там уже рылись и ничего не нашли.

— Объясните внятно!

— Ну… это закон криптографии, тайнописи, доступной лишь посвященным. Это как делается? Положим, я хочу послать вам письмо, в которое чужой не должен совать носа. Шифрующий имеет два ключа — один свой, личный, другой — публичный. Его он отсылает адресату.

— Не забивайте нам голову! — воскликнула Елизавета Петровна. — Зачем нам эти тонкости?

— Мам, помолчи! Говори, Борис.

— Присланный из Рима диск зашифрован самым дурацким способом, поэтому и взломать его трудно. Пользователь, очевидно, взял программу из интернета, а ключи генерировал случайным образом: водил мышкой как хотел, вводил произвольные символы. А потом в новом формате формировал оба ключа — публичный и личный.

— Ну как, легче тебе стало? — ехидно спросила дочь Елизавета Петровна.

— Легче. Я могу ехать…

Желтков отреагировал на рассказ о пленении Вероники неожиданно спокойно, очевидно, он тоже предполагал худшее. Резюме его было коротким и четким:

— Надо идти в милицию.

Тут Яна взвилась. Она опять прочитала лекцию. Голос ее звучал жестко и неукоснительно. Что мы имеем в нашем отечестве? А мы то имеем, что все преступления века не раскрыты. Милиция вся подкуплена. Они там отлично знают наркоторговцев, но не арестовывают их, потому что им за это платят. В метро побираются ворованные дети, несут деньги в общую копилку. Милиция пытается предотвратить это безобразие? Нет! Нас обворовывают, убивают, взрывают… А что делает милиция? Безмолвствует.

Желтков выслушал Янину речь не перебивая и потом в свою очередь взял слово. Он не будет разрушать пирамиду, воздвигнутую внучатой племянницей, в этих словах есть своя правда. Но ради справедливости он должен отметить, что пирамида эта вся построена со знаком минус. Но нельзя забывать, что существует еще знак плюс. Пирамида есть виртуальный мир, созданный телевизором. Голубой экран — это кривое зеркало, которое улавливает только отрицательное в нашем мире. Падкие до сенсации журналисты готовы очернить все и вся.

Борис пытался прервать речь Желткова, но тот его не слушал. Вы не верите милиции, а он сам лично знает участкового Геннадия, только отчество забыл. Честнейший человек! Он не какая-то там творческая единица, а трудяга и бессребреник. К нему он и направит стопы.

Единственно, что удалось достичь общими усилиями, это выбить из Желткова твердое обещание, что в два ближайших дня он «в органы» не пойдет. Решающую роль в этом сыграло разумное заявление Яны:

— Раз они держат Веронику как заложницу, значит, они должны позвонить и сообщить свои условия. Может быть, она сама позвонит. Подождем. Не будем сходить с ума.

Когда дом угомонился, уехал Борис, Елизавета Петровна приклонила голову в гостиной, на диване на кухне в обнимку с Мусей заснул измученный Желтков, Яна прошла на кухню и позвонила в больницу. На этот раз, несмотря на поздний час, с ней разговаривали очень вежливо, потому что больной Рейтер, поступивший шестнадцатого мая с огнестрельной раной, умер в восемь часов вечера, не приходя в сознание.

19

Разумное решение пришло к Яне во сне. Ночной мир был ужасен. В нем громоздились мокрые от дождя крыши, по которым она убегала от преследователей, гремели под напором воды водостоки, чердаки пугали летучими мышами и бельем на веревках, мокрые простыни пытались спеленать ее и