Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Не могу. У меня мигрень. — У нее и вчера тоже была мигрень. — Я сейчас опять лягу.
— Я попрошу Тоби заглянуть, — сказал Зеб. — Или Пилар. Чтобы у моей девочки головка не бо-бо.
— Правда? — Страдальческая улыбка.
— Не проблема, — сказал Зеб.
Люцерна не съела свое голубиное яйцо, так что Зеб его доел. Все равно они мелкие, размером со сливу.
Бобы росли в саду, а вот голубиные яйца мы брали на собственной крыше. Там ничего не росло — Адам Первый сказал, что поверхность неподходящая, — но там жили голуби. Зеб приманивал их крошками, двигаясь так тихо, что голуби не боялись. Потом они откладывали яйца, а Зеб собирал. Он сказал, что голуби — не вымирающий вид, так что все в порядке.
Адам Первый говорил, что яйца — потенциальные Создания, но еще не Создания; как желудь — еще не дерево. Есть ли у яиц души? Нет, у них только потенциалы душ. Так что вертоградари в основном не ели яиц, но и не осуждали тех, кто ел. Перед яйцом не надо было извиняться, прежде чем присоединить его белок к собственному телу, но нужно было извиниться перед матерью-голубкой и поблагодарить ее. Зеб наверняка не заморачивался благодарностями. Может, он и самих голубей ел тайком.
Аманда съела одно голубиное яйцо. Я тоже. Зеб съел три и еще одно Люцернино. Люцерна говорила, что ему нужно больше еды, чем нам, потому что он и сам больше; а если мы будем есть столько же, то растолстеем.
— Пока, девы-воительницы; смотрите не убейте кого, — сказал Зеб, когда мы уходили.
Он слыхал про Амандины приемы — колено в пах и большие пальцы в глаза и про кусок стекла, замотанный изолентой, — и шутил на эту тему.
До школы нам надо было зайти за Бернис в «Буэнависту». Нам давно надоело за ней заходить, но мы боялись получить нахлобучку от Адама Первого за невертоградарский дух, если перестанем. Бернис все так же не любила Аманду, но и не то чтобы ненавидела. Она держалась поодаль, как избегают хищной птицы с очень острым клювом. Бернис была вредная, Аманда — несгибаемая, это совсем другое.
Главный факт уже ничто не могло изменить: когда-то мы с Бернис были лучшими подругами, а теперь уже нет. Поэтому мне было неловко рядом с ней: меня не покидало смутное чувство вины. Бернис о нем знала и по-всякому старалась извратить его и направить против Аманды.
Но со стороны все выглядело мирно. Мы ходили втроем в школу, из школы, на изыскания юных бионеров. Все такое. Бернис никогда не ходила к нам в «Сыроварню», а мы никогда не болтались с ней после школы.
В то утро, на пути к Бернис, Аманда сказала:
— Я кое-что разнюхала.
— Что? — спросила я.
— Я знаю, куда ходит Бэрт между пятью и шестью часами два раза в неделю.
— Бэрт Шишка? Кого это волнует! — отозвалась я.
Мы обе презирали его как жалкого хватателя за подмышки.
— Нет. Слушай. Он ходит туда же, куда и Нуэла.
— Ты шутишь! Куда?
Да, Нуэла кокетничала, но со всеми. Просто у нее была такая манера общения, как у Тоби — каменный взгляд.
— Они ходят в уксусную, когда там никого не бывает.
— Да ну! — воскликнула я. — Правда?
Я знала, что речь идет о сексе — почти все наши шутливые разговоры были о сексе. Вертоградари называли секс «репродуктивным актом» и говорили, что это не предмет для шуток, но Аманда все равно его высмеивала. Над сексом можно было хихикать, его можно было обменивать на что-нибудь, но относиться к нему с уважением было невозможно.
— Неудивительно, что у нее так трясется жопа, — продолжала Аманда. — Это оттого, что ее заездили. Она, как старый диван Ивоны, совсем провисла.
— Врешь! — воскликнула я. — Не будет она этим заниматься! С Бэртом!
— Зуб даю, — сказала Аманда. И сплюнула сквозь зубы: она отлично умела плеваться. — Зачем еще они стали бы туда ходить?
Мы, дети вертоградарей, часто сочиняли неприличные истории о половой жизни Адамов и Ев. Воображая их голыми, друг с другом, с бродячими собаками или даже с зелеными чешуйчатыми девушками из ночного клуба, мы словно уменьшали их власть над нами. Но все равно мне сложно было представить себе, как Нуэла стонет и кувыркается с Бэртом Шишкой.
— Ну, как бы там ни было, Бернис мы об этом не скажем! — заявила я. И мы еще немного посмеялись.
Войдя в «Буэнависту», мы поздоровались с невзрачной вертоградаршей-консьержкой, которая что-то вязала из веревочек и даже головы не подняла. И полезли вверх по лестнице, стараясь не наступать на использованные презервативы и шприцы. Аманда говорила вместо «кондоминиум» — «гондоминимум», и я тоже стала так говорить. Пряный грибной запах «Буэнависты» сегодня был особенно силен.
— Кто-то травку растит, — сказала Аманда. — Тут прямо разит шмалью.
Аманда разбиралась в этих делах: она ведь раньше жила в Греховном мире и даже наркотики принимала. Правда, совсем чуть-чуть, говорила она, потому что это повышает уязвимость. Наркотики можно покупать только у людей, которым доверяешь, а она мало кому доверяла. Я ныла, чтобы она дала мне попробовать, но она не соглашалась. «Ты еще ребенок», — говорила она. Или отвечала, что, живя с вертоградарями, растеряла все связи.
— Не могут тут растить травку, — сказала я. — Это же дом вертоградарей. А травку растит только плебмафия. Просто… тут курят по ночам. Плебратва.
— Да, я знаю, — ответила Аманда. — Но это не запах от курева. Так пахнет там, где растят.
На четвертом этаже до нас донеслись голоса, мужские. Два человека говорили за дверью, ведущей к квартирам. Голоса были враждебные.
— У меня больше нет, — говорил один. — Остальное я завтра достану.
— Сволочь! — ответил другой. — Буду я еще бегать туда-сюда!
Раздался грохот, словно чем-то ударили по стене, потом опять; и бессловесный вопль гнева или боли.
Аманда пихнула меня в бок.
— Бежим! — шепнула она. — Быстро!
Мы помчались вверх, стараясь не шуметь.
— Это было серьезно, — сказала Аманда, когда мы оказались на шестом этаже.
— Ты о чем?
— Один что-то продавал, а другой покупал, и это плохо кончилось, — ответила она. — Мы ничего не слышали. А теперь веди себя как обычно.
У нее был испуганный вид, так что я тоже испугалась, ведь вообще-то Аманда была не робкого десятка.
Мы постучали в дверь к Бернис.
— Тук-тук, — сказала Аманда.
— Кто там? — спросила Бернис.
Она, должно быть, ждала нас, стоя прямо у двери, как будто боялась, что мы не придем. Жалкая манера, с моей точки зрения.
— Ганг, — ответила Аманда.
— А дальше?