Позже — намного позже, когда они уже жили вместе, — он сказал, что она была права. Да, он действительно работал в «Здравайзере», но по причинам, о которых он не хочет говорить, ему пришлось оттуда срочно убраться, и он надеется, что Люцерна никому не расскажет, где и когда видела его раньше. И Люцерна никому не рассказывала. Во всяком случае, мало кому. Вот сейчас Тоби рассказала.

В общем, тогда, пока Люцерна была в «НоваТы» — слава богу, что она не делала никаких процедур, от которых на коже остаются шрамы, а только навести марафет заглянула, — они еще несколько раз упивались друг другом, запершись в душевой кабинке раздевалки бассейна, и в результате Люцерна прилипла к Зебу, как мокрый лист. И он к ней тоже, добавляла она. Они не могли насытиться друг другом.

А потом ее пребывание в салоне красоты кончилось и она вернулась в свой так называемый дом. Она стала сбегать из охраняемого поселка под тем или иным предлогом — в основном за покупками, ведь то, что продается в охраняемом поселке, так предсказуемо, — и они тайно встречались в плебсвиллях — это было поначалу так волнующе! — в странных местах, в грязноватых мотелях для пар, в номерах на час, так далеких от чопорности охраняемого поселка «Здравайзера»; а потом Зебу пришлось срочно уезжать — у него были какие-то проблемы, Люцерна так и не поняла какие, но ему нужно было очень быстро уехать — и… ну, она просто не смогла с ним расстаться.

И вот она бросила своего так называемого мужа — так ему и надо, в следующий раз не будет таким вялым. И они переезжали из одного города в другой, и Зеб оплатил кое-какие подпольные процедуры, чтобы поменять пальцы, ДНК и все такое; а потом, когда стало безопасно, они вернулись сюда, к вертоградарям. Потому что Зеб рассказал ей, что он всегда был вертоградарем. Во всяком случае, он так сказал. В общем, он, кажется, хорошо знал Адама Первого. Они ходили в одну школу. Или что-то такое.

Тоби подумала: значит, у Зеба не было другого выхода. Он бывший сотрудник корпорации, в бегах; может быть, продал на черном рынке что-то принадлежавшее корпорации, какую-нибудь нанотехнологию или генный сплайс. Если поймают, ему конец. И тут появляется Люцерна, которая знает его в лицо и знает его прежнее имя; он вынужден отвлечь ее при помощи секса, а потом забрать с собой, чтобы гарантировать ее молчание. Это единственный выход, если не считать убийства. Бросить ее нельзя: отвергнутая женщина пустит по его следу ищеек из корпорации. Он и так чудовищно рисковал. Она как машина, которую заминировал неумелый террорист: невозможно предсказать, когда она взорвется и кого при этом убьет. Интересно, подумала Тоби, посещала ли Зеба мысль о том, что можно забить Люцерне пробку в глотку и бросить ее в ближайший контейнер для мусорнефти.

Но может быть, он ее любил. Хотя, конечно, верится с трудом. Правда, может быть, эта любовь и угасла, потому что сейчас Зеб явно проводит слишком мало поддерживающих процедур.

— А твой муж тебя не искал? — спросила Тоби, выслушав эту историю впервые. — Тот, который в «Здравайзере»?

— Этот человек мне больше не муж, — обиженно ответствовала Люцерна.

— Извини. Бывший муж. Разве ККБ не… Ты не написала ему на прощание?

Если они пойдут по следу Люцерны, то выйдут прямо на вертоградарей — не только на Зеба, но и на саму Тоби, и на ее бывшую личность. А это может быть для нее неудобно: ККБ никогда не списывала старые долги, а еще — вдруг кто-нибудь нашел тело ее отца?

— С какой стати им на это тратиться? Зачем я им? А мой бывший муж… — Люцерна поморщилась, — ему надо было бы жениться на какой-нибудь формуле. Он, наверное, и не заметил, что меня нет.

— А Рен? — спросила Тоби. — Она такой милый ребенок. Наверняка отец по ней скучает.

— О! — сказала Люцерна. — Да. Это он наверняка заметил.

Тоби хотела спросить, почему Люцерна в таком случае не оставила Рен с отцом. Украсть дочь, не оставив и следа, — похоже на желание насолить любой ценой. Но спросить об этом Тоби не могла — Люцерна только разозлилась бы: слишком похоже на критику.

За два квартала от «Сыроварни» Тоби попала в уличную драку плебратвы — «косые» против «черных сомов», и несколько «белоглазых» вопят по краям. Детям было лет по семь-восемь, но их было очень много, а когда они заметили Тоби, то перестали орать друг на друга и заорали на нее. «Вертячка, вертячка, белая сучка! Снимайте с нее ботинки!»

Она развернулась, прижавшись спиной к стене, и приготовилась обороняться. Таких мелких трудно пинать как следует — как объяснял Зеб на уроках по «Предотвращению кровопролития в городе», в людей природой заложены тормоза, не позволяющие наносить вред детям, — но Тоби знала, что придется, потому что они могут и убить. Они будут целиться в живот, тараня с разбегу круглыми твердыми головенками, стараясь сбить ее с ног. У детишек помельче была неприятная манера задирать мешковатые юбки вертоградарш, нырять под них и впиваться зубами куда придется. Но она была готова: стоит им подойти поближе, она будет выкручивать им уши, рубить ребром ладони по шеям, с силой сталкивать по две черепушки вместе.

Но дети вдруг рассыпались, как стайка рыбок, промчались мимо и исчезли в проулке.

Она повернулась и увидела почему. Из-за Бланко. Он вовсе не был в больболе. Должно быть, его выпустили. Или он сам как-то выбрался.

Тоби запаниковала. Она увидела его красно-синие, словно ободранные, руки и почувствовала, как крошатся ее кости. Сбывался ее худший кошмар.

«Не распускайся», — строго сказала она себе. Он шел по другой стороне улицы, а Тоби была в мешковатых одеяниях и в респираторе, так что, может быть, он ее и не узнал. Но она была одна, а он не побрезгует просто так избить и изнасиловать случайную прохожую. Он втащит ее в тот самый проулок, куда только что убежала плебратва. Сдерет респиратор и увидит, кто она. И это будет конец, но не быстрый. Он растянет ее смерть, насколько сможет. Превратит ее в наглядное пособие из мяса — скорее мертвое, чем живое, доказательство его омерзительного искусства.

Она стремительно повернулась и пошла — быстро, как только могла, — пока он не успел сосредоточить на ней свою злость. Задыхаясь, она свернула за угол, прошла полквартала, обернулась. Его не было.

В кои-то веки она была просто счастлива увидеть дверь Люцерниной квартиры. Она сняла респиратор, изобразила на лице застывшую профессиональную улыбку и постучала.

— Зеб! — отозвалась Люцерна. — Это ты?

О ДАРАХ СВЯТОГО ЮЭЛЛА

Говорит Адам Первый

Друзья, собратья-создания, дорогие мои дети!