Целиком погруженная в свои размышления, я вышла в холл и тут же натолкнулась на мистера Уинтерса.

– О, день добрый, мистер Уинтерс.

– Добрый, – ответил он, ничуть не смущенный тем, что мы с ним едва избежали столкновения.

Я уже придумала, как вовлечь его в разговор, и тут же решила воплотить свои задумки в действие:

– Смотрю, вы собирались зайти в гостиную?..

– В гостиную? – переспросил он с таким видом, точно не понимал, в какую именно комнату собирался зайти.

– Да, и мне очень не хотелось бы вас беспокоить, но на стене рядом с обеденным залом висит одна картина, которая меня заинтересовала. Вот я и подумала, может, вы немного расскажете мне о ней.

– Конечно. – И он последовал за мной без колебаний, но и без особого, впрочем, энтузиазма.

Обмана тут не было, потому что это произведение искусства привлекало мой взгляд всякий раз, когда я направлялась в обеденный зал. То была сцена на рынке, написанная живыми яркими красками, и принадлежала она, судя по всему, к эпохе Ренессанса.

Мы остановились перед ней, и мистер Уинтерс глянул на картину с каким-то отсутствующим видом, словно смотрел сквозь нее.

Я знала, в период расцвета Лайонсгейта обитателям и гостям было не чуждо увлечение наркотиками, и не могла удержаться от мысли, что мистер Уинтерс до сих пор ими балуется. Впрочем, сейчас он не производил подобного впечатления. Он не походил на человека в ступоре, скорее то было постоянно присущее ему выражение отрешенности, словно он вглядывался сам в себя.

– Это подлинник, – заметил он, осматривая картину, – хоть и не слишком дорогой, мне кажется. В Лайонсгейте всегда было много ценных произведений искусства. Вероятно, Реджи распродал их давным-давно, раз не собирался возвращаться.

Возможно, мистер Уинтерс был больше приближен к реальности, чем я полагала. Может, эта отрешенность являлась лишь маской, которую он надевал, чтоб защититься от окружающих. Одно было ясно: он куда наблюдательнее, чем мне казалось.

– Понимаю. Похожая картина висит у нас в загородном доме, вот и решила узнать, стоящая ли это вещь.

– Возможно, – рассеянно ответил он.

– А здесь действительно много прелестных вещиц. Я, разумеется, не слишком разбираюсь в искусстве, но мне просто нравится смотреть на них.

– Лучшие живописные произведения Лайонсгейта находятся в портретной галерее. Есть несколько чудесных картин, в том числе кисти Икинса[3], Рубенса, есть отличный портрет Анжелики Лайонс, написанный Давидом еще до революции. Вот как раз за него, по-моему, можно выручить весьма приличную сумму, если бы Реджи надумал расстаться с этим полотном.

– Я непременно должна увидеть эту портретную галерею, – сказала я.

– Могу показать прямо сейчас, если желаете, – отозвался мистер Уинтерс. Впервые за все время в нем вдруг проснулся истинный интерес к чему-то, и мне не хотелось, чтобы он угас. К тому же это даст мне возможность поговорить об убийстве Изабель.

– Я была бы просто счастлива.

И вот мы стали подниматься по лестнице, и я попробовала повернуть беседу в нужное мне русло.

– Все же странно, что инспектор не вернулся сюда сегодня.

– Думаю, скоро появится, – безразличным тоном произнес мистер Уинтерс.

– До сих пор не верится, что такое могло случиться. Просто ужас!

– Да.

Пока разговор складывался не слишком удачно. И я подумала, что получить хоть какую-то информацию от моего собеседника будет непросто.

Длинная галерея, тянувшаяся вдоль фронтальной части дома и отделанная деревянными настенными панелями, представляла собой впечатляющий образец архитектуры эпохи Тюдоров. Несмотря на задернутые шторы и темноту в помещении, я сразу же оценила его красоту.

Мистер Уинтерс с нехарактерной для него живостью прошел через галерею и раздвинул красные бархатные шторы на окнах, и в помещение ворвался утренний свет. Пылинки танцевали в лучах солнца, и стало видно, как вылиняли ковры, но все равно комната была очень красива.

И вид мистера Уинтерса теперь вполне гармонировал с ее освещением. Оказалось, кудряшки у него отливают золотом. А его почти бесцветные глаза так и сверкают, и цвет их сродни отблескам солнца на поверхности холодной воды. Он и сам сейчас походил на произведение искусства.

Я повернулась к стене, что напротив окон – там висел впечатляющий набор живописных работ – и принялась изучать их. То были портреты членов семейства Лайонс во всем их блеске и славе: шикарные джентльмены в рубашках, отороченных кружевом, и шляпах с перьями; красавицы дамы в роскошных платьях, украшенных блестками, детишки со скучающими лицами и масса их престарелых предков или родственников с суровыми физиономиями.

– Вот это Рубенс. – Мистер Уинтерс указал на портрет джентльмена со строгим лицом. – А Икинс написал вон ту даму, одетую пастушкой.

– А где же Давид? – спросила я, но тут же догадалась. Я не большой знаток живописи, однако всегда могла узнать настоящий шедевр. То был портрет очень красивой женщины, одетой в голубое платье с пышными развевающимися юбками.

– Ну, что скажете? – спросил мистер Уинтерс, с любопытством глядя на меня.

Я всмотрелась в картину.

– Изумительный портрет. Я должна знать, кто она такая?

– Очень похожа на Беатрис, вам не кажется?

Я снова заглянула в холодные светло-голубые глаза изображенной дамы, выискивая знакомые черты.

– Да, определенное сходство с Беатрис есть.

– Анжелика Лайонс убила своего первого мужа во Франции, – небрежно заметил мистер Уинтерс.

У меня брови полезли на лоб.

– В самом деле?

– Именно он заказал Давиду ее портрет. Они ссорились на протяжении нескольких месяцев, и в итоге Анжелика заколола его кинжалом. Затем уехала из Парижа, прихватив шкатулку с драгоценностями и свой портрет, ну а потом вышла замуж за Айво Лайонса. Он, судя по всему, оказался очень мудрым и понимающим человеком.

Скорее всего, подумала я, эта Анжелика Лайонс обладала особым даром убеждения.

Мы молча прошли по галерее, разглядывая портреты. Время от времени я украдкой бросала взгляд на мистера Уинтерса и поражалась произошедшей с ним перемене. Он очень оживился, глаза его сверкали, он словно весь светился изнутри. Похоже, живопись действовала на него наподобие некоего тонизирующего средства.

Мы дошли до дальнего конца галереи, и я, точно громом пораженная, остановилась перед портретом, висевшим с самого края, отдельно от остальных.

– Но это же мисс Ван Аллен, – пробормотала я, не в силах скрыть удивление.