каменный Жмуркин, на площади где встать, ему бы понравилось.

— Молодцы! — крикнул я и ожесточенно захлопал в ладоши.

Никто не поддержал, мои аплодисменты потонули в сугубой тишине, а некоторые на меня оглянулись и уставились. Концерт продолжал погружаться в решительную необыкновенность.

— Здорово! — воскликнул я еще.

Жмуркин поднялся и со скрипом направился к сцене, шаги его звучали заброшенно и одиноко.

В этот раз он не стал запрыгивать, взошел по ступеням, взял со стула микрофон, обдул его и стряхнул. После чего объявил:

— Интересно. Безусловно, интересно. Это была «Гибель Нортумберлендского полка», по-моему, действительно гибель… Потрясает. Вот она, молодежь! Практически Вагнер. Аж морозом протянуло! Интересно, друзья, безусловно интересно! Свежо! Давайте все-таки похлопаем музыкантам, они старались.

Хлопки получились жидкие. А зря, совсем зря, Александра хорошо играла, да и Гаджиев пел душевно.

— Ну, и в завершение нашего концерта поэзия! Молодой, но очень талантливый поэт Влас Пятахин!

Занавес сошелся, а затем раздвинулся.

В центре сцены стоял Пятахин. Стоял, как я и учил, потерянно, будто не перед зрителями находился, расписание уроков читал. Недалеко от Пятахина располагался столик, на столике тот самый кактус.

Мне стало немного страшно. А вдруг поэт Пятахин подавится? Такое случается, вот недавно видел по телевизору про жонглера бензопилами — жонглировал-жонглировал и в конце концов запилился, такое случается направо и налево.

А один тараканами до смерти объелся.

Жмуркин сел рядом со мной.

— Ну, чем этот удивит? — спросил он осторожно.

Я не ответил.

Пятахин дождался, пока станет тихо, затем достал из кармана штанов сложенный вчетверо лист бумаги и стал его медленно разворачивать.

— Что-то у меня, как всегда, дурные предчувствия, — вздохнул Жмуркин.

Я не стал его успокаивать, в конце концов, он у нас спец по одаренной молодежи, я достал мобильник, стал снимать.

— «Апрельский пал», — произнес Пятахин безо всякого выражения. — Стих пятый, «Вальпургии Рагнарёка».

Как я и учил. Молодец, не безнадежен. Глядишь, что-то в нем и прорежется. Как там — в каждом человеке есть искра, не каждый может ее зажечь.

— Кто такие вальпургии? — спросил женский голос из ряда спонсоров.

— Это валькирии и одновременно… — попытался объяснить импозантный дяденька, наверное, член совета директоров. — Одним словом, вальпургии. Смотрите, говорят, это очень талантливый мальчик.

Это уж непременно.

— Это что будет? — доброжелательно спросил Жмуркин.

— Стихи, собственно.

— Стихи?

— Ну да. Я же предупреждал — он ищет новые формы.

Жмуркин негромко, но с силой произнес неприличное слово.

Пятахин развернул бумагу и стал равнодушно, по-бухгалтерски читать.

— Герпес зостер — чрезвычайно острое заболевание, поражающее нервную систему и кожу, от которого страдают лица пожилого возраста. Двенадцать случаев на сто тысяч человек. Процесс локализуется по ходу нервных стволов!

Пятахин начал набирать обороты, опять же, по моему совету. Увеличил громкость голоса, подпустил надрыва:

— …Розовые отечные пятна, группы пузырьков с прозрачным содержимым, усиление болевых ощущений!

Кажется, это была статья об опоясывающем лишае.

— …неприятные ощущения на месте очага поражения могут сохраняться!

Пятахин подошел к столу, взял кактус и совершенно бестрепетно откусил от кактуса кусок. Наверное, он его все-таки подстриг. В противном случае вряд ли бы так лихо получилось. Хотя кто его знает, верблюды же едят колючки безо всякого для себя ущерба.

Брызнул сок, Пятахин пожевал и откусил еще.

В зале ойкнули.

— Мама, — сказал кто-то.

Пятахин продолжал жевать, сквозь сок и колючки продолжая зачитывать стихи, то есть статью из «Здоровья».

— Поперечный миелит, сопровождающийся двигательным параличом! Корки, покрывающие пузырьки, подсыхают не ранее третьей недели заболевания! Сыпь распространяется по всей поверхности кожи!

Пятахин откусил от кактуса еще.

Кстати, действительно неплохая быдлеска. Видно, что человек старается, и при большом стечении народу.

Жмуркин смотрел в пол.

Пятахин понял, что чем он быстрее сжует кактус, тем скорее прекратятся его мучения, поэтому он взялся за растение серьезнее, откусывал больше, жевал быстрее.

— Симптомы лихорадки, редкие боли, при геморрагической форме пузырьки заполнены кровавым содержимым…

И снова за кактус.

— Во дает… — прошептали в зале.

— Он что, настоящий? — спросила женщина в белом, то ли медсестра, то ли психолог.

— Во поэт зажигает! — сказал молодой спонсор.

Я отметил, что поднялись многочисленные руки с мобильниками, — все, завтра Пятахин проснется знаменитым. Мобильники заметил и сам Пятахин и стал стараться с удвоенной силой.

— Смазывать места сыпи четыре раза в день, тушировать зеленкой, настойкой эхинацеи…

Мобильников стало еще больше.

Жмуркин побелел. Не побелел, а как-то пофиолетовел, стал в тон с обивкой кресел. На меня не смотрел, но я чувствовал по его затылку, что он меня ненавидит. Готов убить бумерангом.

Пятахин поглядел на кактус — от него осталось не так уж и много, наверное, меньше половины, он замер — и пустился на новый приступ. Рук с мобильниками стало уже гораздо больше. Я подумал, что во всем этом, наверное, есть и позитивный момент — после такого шоу воспитанники наверняка заинтересуются поэзией. Кажется, в подарках у нас есть несколько коробок с книгами, оставим, пусть читают.

Пятахин ел кактус.

— Давай! — крикнули в зале.

А потом вдруг начали скандировать:

— Давай! Давай! Давай!

Окрыленный Пятахин напрягся, покраснел лицом — я испугался, что он подавился. Или отравился — наверняка некоторые кактусы ядовиты, этого не хватало.

А Жмуркин скрипнул зубами.

Но Пятахин выдержал — он дожевал кактус, выдержал небольшую паузу, во время которой в зале висела тишина.

И закончил:

— Во время болезни мыться и принимать ванну нельзя!

Ну что, это был триумф.

Реальный триумф, я такого не ожидал — трудно ожидать, что поедание кактуса, сопровождаемое зачитыванием статьи про излечение опоясывающего лишая, вызовет такой энтузиазм. Понравилось почти всем. Кричали дети, аплодировали спонсоры, пожилой персонал оглядывался, не понимая, что происходит.

Аплодировали и наши. Снежана хлопала, и Болен хлопал, хотя и глухонемой, и к моему удивлению Дубина — с азартом, с удовольствием, я и представить не мог, что боксер может так искренне радоваться поэзии. Краем глаза я увидел, как возле стены хлопают в ладоши Рокотова и Герасимов.

Пятахин кланялся. Его лицо горело огнем творчества, по подбородку текла тонкая струйка крови.

Это была слава.

— А графин он тоже сможет? — спросил кто-то сбоку.

— Нет, он только кактусы. Графин он о башку обычно разбивает, но сегодня не стал, — ответил я.

Неплохая, кстати, идея, надо попробовать. Башка у Пятахина крепкая, если предварительно растрескать, а потом склеить графин, может получиться интересно. Такой завершающий аккорд. Нет, работать и работать еще над номером.

— Культура, однако… — сказал Пятахин уже от себя.

Неплохо, кстати, ну, про культуру, мне понравилось.

Пятахин поклонился, собрал остатки кактуса и удалился за кулисы.

Честно говоря, я был