давайте. Я договорился, переночуем в свободных палатах.

— Я туда не пойду, — тут же заявила Жохова. — Там наверняка клопы.

— Кто такие клопы? — оживленно поинтересовалась Александра. — А, помню! У Гоголя были клопы…

— Постельные вампиры, — объяснил я.

— О!

Клопы после потомка Пушкина, что можно придумать лучше?

— Это действительно «о», — сказал я.

— Они там точно есть?!

— Разумеется. У нас во всех больницах клопы, грибок. На юге тарантулы еще, ну, в Краснодарском крае.

Александра сияла. Она, наверное, на самом деле очень сильно любит нашу культуру, желает к ней приобщиться посредством покусания клопами. С другой стороны, по-другому ведь не понять загадочную русскую душу. А вот когда тебя клопы покусают, сразу почувствует на собственной, так сказать, шкуре.

— Ну, что сидите? — спросил Жмуркин. — Занимайте палаты, братья.

— Как-то странно… — пошевелила крупными плечами Лаура Петровна, тоже сидевшая на скамеечке. — Я думала, у нас маршрут обеспечен, просчитан…

— ЧП, — пояснил Жмуркин. — Их не запланируешь.

— Может, здесь есть гостиница? Как-то я не готова в тифозных бараках…

— Даже две гостиницы, — ответил Жмуркин. — Вытрезвитель и больница, выбирайте.

— Я за вытрезвитель! — немедленно ответил Пятахин. — Никогда еще…

— Влас! — занервничала уже Лаура Петровна, ей в вытрезвитель явно не хотелось.

— А что? — спросил Лаурыч. — Я никогда в вытрезвителе…

Лаурыч захлебнулся.

— Кто не хочет спать в больнице — пусть спит в автобусе, — равнодушно сказал Жмуркин. — Никто вас из автобуса не выгоняет. Лично я иду в больницу.

Жмуркин подал руку Рокотовой, и они вместе направились к поликлинике.

Лаурыч неожиданно устремился за ним, он явно собирался отночевать в тифозном бараке.

— Мы сиденья разложим, — объявила Лаура Петровна. — Паша, а ну назад!

Лаурыч послушно сломался и вернулся назад, и они с Лаурой Петровной двинулись к автобусу. Лаурыч печально оглядывался.

Жохова тоже предпочла автобус, остальные выбрали больницу. Дежурный врач отвел нас в столовую, где предложил рыбный суп харчо и горячий чай. Ломаться никто не стал, рыбный харчо оказался неожиданно вкусный, хотя Пятахин, дохлебывая вторую тарелку, вспомнил, что однажды у него вот с такого же супа случилось серьезное желудочное расстройство, которым он страдал почти неделю.

И взял третью тарелку. Вокруг рта у него образовался оранжевый круг, Пятахин стал похож на обезьяну.

Александра и немцы с восторгом смотрели на плавающих в алюминиевой миске килек, разглядывали серые алюминиевые ложки, я рассказывал им о традициях отечественной концлагерной кухни, о роли кильки в русской народной культуре и о том, что лучший черный хлеб — самый дешевый.

И даже Жмуркин, человек искушенный и, наверное, закормленный майской спаржей и молочными артишоками, тоже ел с удовольствием.

А мне вообще суп понравился, я люблю жиденькие супцы, их посильнее разогреешь, перчику подсыплешь — и хорошо.

Потом пили вкусный чай со вкусом горелого сахара. С сушками.

После ужина распределились по местам, конечно, мне досталась палата с Пятахиным и с Листвянко. Дубина занял лучшее место у окна, Пятахин худшее у двери, я лег спать посередине. А еще в нашей палате оказался старичок, совсем уже престарелый, сопел себе потихонечку, никого не трогал.

— Бенгарт! — позвал Дубина. — Бенгарт, а ты зачем с нами потащился? Ты же и так немец, в любой момент и сам в Германию свалить можешь?

— Да так, уговорили, — ответил я. — Без меня вас брать не хотели, говорили, что нужен хоть один приличный человек.

— Меня тоже уговорили, — неожиданно разоткровенничался Дубина. — Я хотел на рыбалку, а мать привязалась — поезжай да поезжай. Ну, и за Снежанкой надо, конечно, приглядеть, да и вообще…

— Тебя присмотреть попросили, а ты не уберег, — не выдержал Пятахин. — Из дома уехала приличная девушка, вернется какая-то чесоточная…

— Заткнулся бы, — довольно миролюбиво предложил Дубина. — Я человек, конечно, терпеливый… Но могу и выписать.

— Да я только в смысле чесотки…

Слово «чесотка» употреблялось сегодня столько раз, что я вдруг почувствовал, что мне хочется почесаться. И почесался. Зря, конечно, потому что Пятахин тут же спросил:

— Ты уже заразился?

Я не ответил.

— Ну и ладно, подумаешь. Листвянко вон уже болел — и ничего, живой, подумаешь, всего лишь…

— Заткнулся бы все-таки, — еще раз посоветовал Листвянко. — А то чесотка тебе покажется спасением.

— Да что ты мне сделаешь? — с наглой трусостью в голосе спросил Пятахин.

— Я тебе большие пальцы сломаю, — зевнул Дубина. — На руках. Знаешь, как тухло жить без больших пальцев? Ни в сортир нормально сходить, ни ложку взять.

— Тебя посадят.

Листвянко громко зевнул.

— Кто меня посадит, дурилка? — спросил он. — У меня папа с замминистра в одном разведбате служил. Так что ты язык прибери, балабол. А то еще и на ногах сломаю — будешь на пятках ходить.

Пятахин обиженно замолчал, но терпения у него хватило ненадолго, он икнул и стал рассказывать про немцев: оказывается, и Дитера, и Болена поместили в сушилку, потому что больница маленькая, мест нет. И теперь немцы лежат в окружении батарей и кирзовых сапог — и от этого очень сильно балдеют.

— А Сандру в мертвецкой положили, — рассказывал Пятахин. — Не одну, конечно, а со Снежанкой и с чесоточной нашей, Рокотовой. Там, между прочим, мертвец настоящий лежит, еще с зимы, говорят, не забрали.

Старичок у стены печально вздохнул.

— Не волнуйтесь, дедушка, все мы там будем, — успокоил Пятахин.

Старичок хлюпнул носом.

— У меня тоже дедушка в прошлом году умер, — сообщил Пятахин. — Мы «Скорую» вызвали, думали его оформлять, а он раз — и ожил. И до сих пор живой, даже в погреб за зеленушками лазит. А каждую субботу по стакану водки и две тарелки окрошки…

Пятахин стал рассказывать про своего дедушку-долгожителя, который всю жизнь работал плотником и питался морковью, черным хлебом и сладким чаем, ну и еще водка по субботам, так вот, он брал колун и перебрасывал его через реку в районе Риковского моста. Дедушка то есть.

Это задело Листвянко, он хмыкнул и сообщил, что и у него тоже есть дедушка, который всю жизнь прослужил в МВД, любил щучью икру и мог поднять телка в сто пятьдесят килограмм.

На что Пятахин ответил, что его дед мог поднять двух таких телков и пробежать с ними по Новому мосту — и обратно.

Они начали лениво спорить, чей дед круче, чей питался суровее и чей кидал дальше колуны и мог сдвинуть одной рукой «Кировец». Я достал таблетку и хотел написать что-нибудь в блог, но никаких мыслей не образовалось, пятахинский и листвянковский деды вытеснили их и теперь вовсю соревновались в моем воображении в метании наковален, спортивной парке в бане, в переноске крупного рогатого скота и в жонглировании рогатым скотом