Дама-медиум встала. Оглядев всех, улыбнулась и широко, словно готовясь обнять, раскинула руки. Застыла, закрыла глаза, медленно подняла голову.

– Давайте сосредоточимся на своих мыслях, – призвала она. – Давайте откроем сердца миру духов.

После этого минут десять, а то и больше, все было погружено в молчание. Наконец Анна заговорила.

– Кто-то пришел, кто-то здесь, – произнесла она едва слышно. – Я чувствую чье-то присутствие. К нам входит ребенок.

Женщина, сидевшая перед Изабеллой, напряглась, и стало понятно, какую потерю она понесла. Она была сама боль.

Анна открыла глаза.

– Да, из другого мира пришел ребенок. И это дитя говорит со мной…

Сидевшая на ряд ближе женщина вся подалась вперед, и взгляд медиума остановился на ней.

– Это для вас, дорогая моя сестра? – спросила посредница между людьми и духами. – Это послание для вас?

Женщина молча кивнула. Соседка мягко погладила ее по плечу. Анна сделала шаг вперед.

– Моя дорогая сестра, здесь дух малютки, которая говорит, что она совсем близко, рядом и видит тебя. Говорит, что ее любовь всегда будет с тобой, будет окутывать тебя, как покрывало, пока… вы наконец не воссоединитесь. Да, так она говорит. Просит тебя сохранять твердость. Говорит, ты умеешь быть твердой. Говорит, ты всегда была мужественна.

– На самом деле она потеряла сынишку, – шепнула Грейс. – Но иногда так трудно ясно разглядеть образы иного мира. А маленьких мальчиков вообще нелегко отличить от девочек.

– А теперь, – продолжала дама-медиум, – я чувствую, что ко мне приближается еще один дух. Да, я отчетливо слышу его, и он говорит, что здесь, в комнате, есть человек, который его не простил. Дух говорит мне, что сожалеет о содеянном и умоляет сидящего здесь человека простить его. Простить никогда не поздно, даже сейчас.

Изабелла огляделась. Женщина, сидевшая в конце второго ряда, поднялась на ноги.

– Может быть, это для меня. Я не уверена, но, возможно, это послание для меня.

– Думаю, это так, дорогая сестра. – Анна, повернувшись, всмотрелась в ее лицо. – И как? Есть ли прощение в твоем сердце? Могу я сообщить духу, что он прощен? Могу я сообщить ему это?

Начав говорить, женщина встала, но теперь неожиданно рухнула на стул, закрыла лицо руками и разрыдалась. Сидевшая за ней протянула руку и попыталась ее успокоить.

Духовидица ничего не сказала. Когда рыдания утихли, она опустилась в кресло и просидела молча целых пятнадцать минут. Потом поднялась, оглядела присутствующих и устремила вдруг загоревшийся взгляд на мужчину за спиной Грейс.

– У меня есть послание для тебя, брат мой, – возвестила она. – Здесь присутствует дух. Да, это дух твоей жены. Она здесь. Со мной. С тобой. Ты чувствуешь ее присутствие?

Изабелла не хотела оборачиваться, но все же не удержалась и незаметно повернула голову. Весь обратившись в слух, мужчина пристально смотрел на медиума. В ответ на вопрос кивнул.

– Отлично, – изрекла Анна. – Она стучится к нам очень настойчиво. Передает, что все еще с тобой. Она… – Тут брови ее нахмурились. – Она в тревоге. Ей страшно, потому что кто-то делает попытки сблизиться с тобой. Ей страшно, потому что сближение с этой особой несет опасность. Именно так она говорит, это ее слова.

Передача такого послания взволновала присутствующих, все зашептались. Несколько человек обернулось, чтобы взглянуть на того, кому оно было адресовано. Остальные сидели, впившись глазами в медиума. Изабелла посмотрела на Грейс. Та вся ссутулилась и опустила глаза в пол, словно пытаясь побороть смущение.

Новых посланий не было. Похоже, энергия мира духов, на время оживленного властью медиума, иссякла. И через несколько минут Анна объявила, что связь с иным миром закончена. Теперь было время пить чай, и все направились в расположенную рядом с библиотекой нарядную комнату. Там стояли тарелки с печеньем и был разлит по чашкам крепкий горячий чай.

– Мне было очень интересно, Грейс, спасибо, – поблагодарила Изабелла.

Грейс кивнула, но, явно думая о другом, ничего не ответила и молча протянула Изабелле чашку. Взяв ее, Изабелла начала наблюдать за присутствующими. В дальнем углу дама-медиум, прихлебывая чай, беседовала с представлявшим ее субъектом в черном костюме, но смотрела мимо него и словно выискивала кого-то, пока наконец не остановила взгляд на мужчине, сидевшем за Грейс и получившем послание от жены. Изабелла исподволь изучала ее лицо, выражение глаз. Тут не может быть двух мнений, решила она. Любая женщина истолковала бы этот взгляд, как и я. Да, есть только одно объяснение.

– А на что это похоже? – спрашивал Иан. – Понимаю, звучит наивно, но все-таки каково это – быть философом?

Изабелла посмотрела в окно. Было позднее утро, они сидели в ее кабинете. Запах только что сваренного кофе витал в воздухе. А сад зарастает, подумалось ей, вон по краям дорожки уже заметно торчат сорняки. Чтобы выполоть их и разровнять землю граблями, необходимо всего несколько часов, несколько свободных часов, которых у нее так никогда и не будет. Вольтер призывал возделывать свой сад, считая, что в этом ты обретаешь больше счастья, чем в философствовании. А как вообще соотносятся философия и повседневность? – подумала она вдруг. Комбинации типа «дзэн и уход за мотоциклом» сделалась модны, но возможны ведь и другие, не менее парадоксальные сочетания. Например…

– Вольтер и пропалывание сорняков, – прошептала она.

– Вольтер и что? – не расслышав, переспросил Иан.

– Не обращайте внимания, – смутилась Изабелла. – А отвечая на ваш вопрос, скажу: быть философом – это примерно то же самое, что быть кем угодно. Ты несешь бремя своей профессии, как врач или – думаю, что не ошибусь, – психолог. Ведь у вас тоже есть свой взгляд на мир. У вас как психолога?

– В какой-то степени, – кивнул Иан, стараясь увидеть, что она там разглядывает в саду. – Но все-таки философы – особая каста. Вы ведь всё осмысляете. Насколько я понимаю, вы всё время пытаетесь отыскать суть вещей. А значит, витаете в горних высях разума. Не то что мы, грешные.

Изабелла оторвала взгляд от лужайки. Вот она сейчас думала о сорняках. Но сорняки и прополка – часть каждодневной жизни, а каждодневная жизнь как раз и является предметом раздумий философов. Мы впаяны в нее, и то, как мы на нее отзываемся, наши привычки, наши реакции и составляют суть моральной философии. Юм называл общепринятые условности своего рода малой моралью и, кажется, был совершенно прав.

– Все гораздо обыденнее, чем вам кажется, – начала она, но тут же остановилась. С одной стороны, легко было скатиться к чрезмерному упрощению, с другой – разговоры об общепринятых условностях способны сбить с толку. Как ты пьешь кофе, не существенно, но с кем ты его пьешь, имеет нешуточное значение. Однако сказать это вслух невозможно, потому что такое утверждение станет понятным только после разъяснения и осмысления целого поля понятий.