Федька принесла с собой в больших карманах под юбкой нужное имущество — в том числе гребень. Шлафрок ждал ее на постели, Григорий Фомич принес свечу, кружку теплого молока, и наказал немедленно ложиться спать. Но после разговора с Бесом не очень хотелось. Она попросила, чтобы утром ей принесла таз и кувшин с горячей водой, Григорий Фомич обещал и, неожиданно перекрестив Федьку, ушел.

Она разделась, накинула шлафрок, подошла к печке — погреть ноги, задумалась. Поведение Васьки-Беса не давало покоя. Если бы речь шла о Петрушке или Шляпкине — Федька бы отнеслась к этому с олимпийским спокойствием, так уж эти люди устроены. Васька был малость иной — он сам разбирался с недругами, начальство в свои заботы не путая. Так что его слова могли оказаться и правдой… а могли и не оказаться…

Дело-то нешуточное. Поди знай, каким образом Васька связан с убийством Глафиры. Может, сыщики управы благочиния его об услуге попросили. Может, искренне верит, что это Румянцев потрудился…

Тут до Федькиного слуха донесся громкий и дружный хохот. С полминуты спустя он повторился. Очевидно, в гостиной и впрямь веселились.

И тут фигурантку настигла самая обыкновенная зависть. Живут же люди, думала она — в приятельстве, друг дружку радуют, вместе от души веселятся. Не то что театр, где хоть и празднуют именины, но за накрытым столом таких гадостей шепотом в ушко наслушаешься, что лучше бы их и вовсе не было. И как только умудряются товарищи по ремеслу жить без дружбы и любви, если не считать амурных шашней любовью? Умудряются, и театра не бросают, и глядят свысока на тех, кто к театру не причастен…

А тут — собрались за столом друзья… видать, такие же живописцы, как Шапошников… сказывали, у них нравы попроще, хотя и пьют они не в пример больше балетных…

Федька в одних чулках, запахнув поплотнее шлафрок, вышла из палевой комнаты и подошла у двери, ведущей в гостиную. Дверь была прикрыта неплотно, и Федька с тоской подумала — хоть рядом с чужой бескорыстной радостью постоять, хоть четверть часика… Но задержалась она там поболее, потому что разговор был веселый и загадочный.

— Следует ли называть должность, в которой он служил в Муроме? — спросил молодой голос. — Или с должностью все будет чересчур явно?

— Нет, брат Дальновид, там и без нее добра хватает, — отвечал Шапошников. — И Муром поминать не станем. Выспрепар, пиши так: некто основательный человек, прозорлив и искателен, определен воеводою в город… Воеводою! Так всех их будем звать. В город, стоящий подле реки, из знатных в России, из коего обыватели отправляли торговлю…

— Разве Муром на Волге стоит? — удивился молодой собеседник.

— На Оке, Митрофанушка! Еоргафия — наука не дворянская! Извозчик на что?!

И тут уж не только в гостиной захохотали, но и Федька прикрыла рот ладошкой. Эта шутка о ненадобности географии, когда есть извозчик, была знакома и ей, и всей береговой страже — по два и по три раза бегали в Деревянный театр на Царицыном лугу смотреть «Недоросля» сочинителя Фонвизина.

Судя по голосам, в гостиной собрались четверо, и звали они друг друга диковинными именами: Дальновид, Световид, Выспрепар и Мироброд. Мало того — они друг к дружке обращались «брат сильф».

Все вместе, перебивая друг друга и вскрикивая «Выспрепар, пиши!», они поведали незримой Федьке историю про муромского воеводу, который наловчился брать взятки не просто так, кошельками и ассигнациями, а куда как более мудрено. Прибыв, чтобы исполнять должность, он повел тонкую игру. Когда именитые горожане и купечество явились с обязательными дарами, он те дары гордо отверг — он-де взяток не берет. Купечество закручинилось — ему необходим воевода, берущий взятки и оказывающий всякие послабления. К воеводе подослали умных людей, и те выведали тайну: более всего на свете обожает щучину — душу черту продаст. Направили знатоков к содержателю рыбных садков, и там они выбрали такую щуку, что тащить пришлось вчетвером в преогромном корыте. Было ей не менее сотни лет, и она, скорее всего, давно уж не съедобна, но коли дарить — так именно такое историческое чудище. Стоила она целых четыре рубля.

Воевода обрадовался, щуку унесли на поварню. И, когда кому-то из купцов понадобилось от воеводы снисхождение, он поехал к живорыбным садкам. Там ему показали щуку никак не менее первой, но спросили уже тридцать рублей. Купец обалдел от наглости, но, коли других подарков воевода не принимает, приходится платить. Несколько погодя другой купец тоже вздумал поклониться воеводе щукой, но самая большая в садках стоила уже сорок пять рублей.

На пятой или шестой щуке купечество заподозрило неладное. Выяснилось, что из садка на воеводскую поварню и обратно в садок разъезжает одна и та же гомерических размеров рыбина. Докопались также, что садки эти приобрел бывший воеводин крепостной, приехавший в город месяца за два до воеводы. Посмеялись — а вскоре сама собой возникла такса: когда магистрат просил о делах общественных, щука стоила под триста рублей, когда купчишка — сотню, а то и менее; откупщику, у которого возникли неприятности, рыба обошлась в пятьсот рублей. Жизнь наладилась, формально воевода служил образцом бескорыстия, и все были довольны.

Как Федька поняла, ныне этот воевода уже переехал в столицу и ходатайствовал о новом чине. А «братцы-сильфы» хотели ему в этом помешать. Как они раскопали историю со щукой — одному Богу ведомо. Сейчас же ее с хохотом записали, и возник спор — какие приметы воеводы вставить, чтобы весь Санкт-Петербург его признал.

— Про Муром в столице могут и не знать, — убеждал Шапошников, — а вот коли помянем бородавку на носу…

— Нет у него бородавки!

— Вспомнил! Сказывали — он и впрямь любитель рыб! Ему пьяного осетра с Волги доставляли! Живого!

— Мироброд, а не зарифмуешь ли с чем осетра?

— Братцы, сильфы, я придумал! Нужно написать двояко и свезти Моське — пусть решает, как лучше! Не то мы до утра воевать будем!

— Так что же, мне переписывать? — возмутился Выспрепар.

— Уи, мусью! И два раза!

— Черт с ним, с воеводой! У нас еще на очереди тот судья… — начал было Шапошников.

— Так с судьей-то дело темное. Не пойман — не вор!

— Вот! Раз некий воевода, любитель осетров и рыб иного рода, прослыть желая бескорыстным… бескорыстным…

— Ну? Ну?

— Браво, Мироброд!

— Да не галдите! Дайте с мыслями собраться! Дальновид, дай сюда бумагу…

Федька постояла еще немного, послушала про судью, который все важные дела передоверил секретарю, а тот и рад, приторговывая весами Фемиды. Потом ей наскучили подробности судейской жизни, и она пошла спать, а в гостиной продолжали совещаться, хохоча и время от времени взывая к авторитету Моськи, но о мужчине речь или о женщине, — Федька так и не поняла.

Келлер взялся за Саньку основательно — экипаж господина Мосса доставил их обратно. Румянцева, уже в своей одежде, повезли сперва к портному, потом в баню. Приставили такого мастера, что молодой и здоровый фигурант чуть в парной Богу душу не отдал. Он выполз в предбанник и рухнул на скамью, ощущая себя уже не на этом свете, а где-то на полпути к небесам. Ковшик кваса привел его в чувство.