Санька впервые очутился в жилище, где всякая вещица была дорогой, красивой и словно бы вслух заявляла о себе: вы, господа гости, еще только приглядываетесь к новинкам в лавках, ждете, не подешевеет ли, а я — уже тут, вам на зависть, и за меня деньги плачены с легкостью и радостью!

Все в парадных комнатах было на модный лад, и даже паркет там недавно поменяли — вдоль стен пустили греческий узор-бегунок «меандр», выложили акантовые листы и пальметты. Вот только перламутровых инкрустаций мастер себе не позволил — в доме, где вовсю топят зимой печки, а к утру комнаты выстывают, перламутровые пластинки, чего доброго, будут выскакивать со своих мест.

Мебель также была на зависть всем модникам — на нее пошло искусно прокрашенное дерево, так что кресла, стулья с овальными спинками и угловые шкафчики в одной гостиной были блекло-лиловыми, в другой — зелеными, резные консоли же — голубоватыми. У стен стояли высокие позолоченные торшеры на дюжину свеч каждый, также украшенные акантовыми листьями. Но позолота была не пошлой, не кричащей — умные мастера добавили в состав серебро и получили изысканный зеленоватый оттенок.

Были тут и забавные банкетки — «помпейские», сделанные по французским рисункам, на ножках в виде гусиных шей с головами, и в пол они упирались четырьмя острыми клювами.

Каминная решетка стальная, работы, пожалуй, самого знаменитого мастера Гнидина, которому менее четырех сотен за такие вещи не платили, тоже была украшена листьями аканта — это растение основательно поселилось в фетисовском доме. К камину полагалась модная диковина — парные вазы из цветного стекла, работы мастера Кенига с заводов Светлейшего князя Потемкина. Это были прелестные синие вазы, отделанные бронзой.

— А, Роман Антонович! Сюда, сюда, мусью Никитин! Принес обещанное? Мы тебя, сударь, заждались! — так со всех сторон приветствовали Никитина, а он раскланивался, улыбался и блаженствовал — особливо когда молодые дамы, настойчиво его звавшие, протягивали голые по локоть руки для поцелуев. Видно было, что всем в этом обществе он умел услужить — привозил прямо из типографии свежие, еще пачкающие пальцы, журналы, привозил и ноты модных песенок от знакомого переписчика. Санька стоял у дверей и боялся сделать лишний шаг. Наконец Никитин потащил его к хозяйке дома.

— Рекомендую вам, сударыня, приятеля моего, господина Морозова, прибыл из Твери, — тут Никитин подтолкнул Саньку, потому что фигурант замедлил с поклоном.

— Типографщик, как и вы? — спросила благодушная хозяйка.

— Сочинитель, сударыня. Полагает, что лишь в столице возможно добиться успеха. А я, зная, что сочинителей вы привечаете…

— Почитаете нам свои стихи, господин Морозов?

Этот вопрос привел Саньку в смятение.

— Разумеется, он принес с собой кое-что занятное.

— А вы что принесли?

— Новое «Лекарство от скуки и забот» и тот самый номер «Собеседника», где напечатаны фонвизинские вопросы к сочинителю «Былей и небылиц»…

— Ч-ш-ш…

— Да, сударыня, я их вашей Варваре Петровне потихоньку передам. А также статеечку переписанную, автор не обозначен, ну да вы догадаетесь Санька не понял, о чем речь, — береговая стража «Собеседника» не читала. А это была наглость превеликая — в печатном виде спрашивать Екатерину, отчего в прежние времена шуты, шпыни и балагуры чинов не имели, а ныне имеют, и весьма большие? Другие вопросы были не лучше: отчего в век законодательный никто в сей части не помышляет отличиться? Она ответила, как умела, в своем журнале «Были и небылицы», но получилось неважно, и это все поняли. Господин Фонвизин формально одержал победу, но, как всякая победа сочинителя-сатирика, она оказалась Пирровой — и он сам это понял; не дожидаясь неприятностей, уехал за границу, побывал во Франции и Италии, недавно вернулся, принялся хлопотать об издании своих сочинений — но разрешения все не мог получить. Он писал статьи, которых нигде не брали, и только знакомцы, ценители его таланта, отдавали их переписывать. Статьи расходились в списках — считалось хорошим тоном фрондировать — но умеренно, возмущаться недостатками общественного устройства — но в кругу людей хорошего происхождения, грамотных и просвещенных, умеющих и ум показать, и до нелепых призывов не унизиться.

Хозяйку дома отвлекли, и Никитин с Санькой отошли в сторону.

— Ты с ума сбрел! Какие стихи? Я отродясь двух строк не срифмовал! — шепотом напустился Санька на своего опекуна.

— То есть как? Врешь! Стихи все сочиняют! — отвечал тот. — От них спасу нет, от рифмоплетов чертовых! Верно Жан съязвил — рифмокрады!

— Что делать будем?

До Никитина с великим трудом доходило понимание — подопечный и чужие-то вирши прочесть неспособен, ибо тех, которые зубрил в школе, не помнит, давно выкинул из головы за ненадобностью.

— Погоди, погоди… — он, задрав фалды фрака, стал шарить в потайных карманах. — Ах, черт… всегда полны карманы этой дряни… Не веришь — тайком подсовывают… Ну да! В том фраке остались!

Санька подумал, что неплохо бы отсюда сбежать. Но Никитина вдруг осенило.

— Стой тут, у камина, я сейчас… будут тебе стихи…

— Сам, что ли, сочинишь?

— Будут!

Он исчез и появился четверть часа спустя.

— Вот, — сказал он, потихоньку передавая Саньке листки. — Не то чтобы совсем твои вирши, а переводы одной особы. Это басни барона Гольберга. Их еще Фонвизин бог весть когда прозой переводил и Московский университет книжку издал, а теперь появились стихотворные. Скажешь, что твое, и прочитаешь.

— А ну как настоящий переводчик потом объявится?

— Не твоя печаль. Тот переводчик все равно под своим именем их печатать не станет. Ибо он — дама, у дам не принято… Вот — басенка о том, как правда с ложью воевали.

Санька перелистал басенку — в ней оказалось шесть страниц, и почерк отнюдь не крупный.

— И это все декламировать?

— И артистически!

Санька попытался прочитать первые строки — и отчаянно покраснел.

В береговой страже грамотеев не водилось. Читать умели все, но медленно, иные — как дети, по складам. Санька был немногим образованнее прочих, но все равно — вслух читал, спотыкаясь и морща лоб.

— Ч-ч-черт… — прошипел Никитин. — Митрофанушка!.. Ступай в коридор, в сени, хоть в нужник! Учись читать басню!

— А покороче нет?

— Стой тут…

Никитин опять сбежал. Санька чувствовал себя страх как неловко — привезли неведомо куда, читать заставили, бросили в углу…

И тут перед ним встала женщина — пышная, красивая, в бирюзовом платье а-ля тюрк, отделанном золотистыми лентами и узенькими гирляндами, с неимоверным количеством напудренных локонов, разложенных по плечам и груди в прелестном беспорядке.

— Простите, сударь, что размышления ваши нарушила, — сказала она. — У нас составляется партия в мушку-памфил, недостает игроков. Мы хотим разыграть правильную партию, шестеро охотников есть, желаете быть седьмым?