в ней уже что-то устоялось, чувство долга взяло верх над боязнью за свою участь. Матвеев с любопытством посматривал на Евдокимова, та интересовало, как тот будет реагировать на признании Савельевой. Евдокимов спокойно сидел против Анны Леонтьевны и вежливо её слушал, он смотрел на неё так участливо, что она снова начала волноваться и вдруг заплакала, потом пересилила себя и принялась досказывать, как она в последний раз разговаривала с Лещенко.

Во время её рассказа Матвеев всё смотрел на Евдокимова и вдруг не столько увидел, сколько чутьём человека, привыкшего по роду своей деятельности проникать в души людей, ощутил, что, хотя Евдокимов и старается выразить Анне Леонтьевне своё сочувствие, на самом деле он испытывает какое-то внутреннее удовольствие. По-видимому, это было профессиональное удовлетворение, думал Матвеев, по-видимому рассказ Савельевой, подумал Матвеев, подтверждал какое-то предположение Евдокимова.

– Вы правильно поступили, рассказав нам об этом, – сказал Евдокимов, уверенный, что повторяет слова Матвеева, сказанные тем перед приходом Евдокимова. Подождите немного…

Он посмотрел на Матвеева и они, поняв один другого, вышли из кабинета и пошли в комнату к Оплачко. Они обменялись мнениями, как следует поступить с Савельевой, – теперь её тоже надо было привлекать к ответственности за неумышленное убийство, – посоветовались по поводу меры пресечения, – даже Матвеев счёл возможным не заключать Анну Леонидовну под стражу, а ограничиться лишь подпиской о невыезде, затем поговорили, как поступить с Лещенко…

Савельеву они отпустили.

– Идите, но никуда не отлучайтесь, – сказал ей Матвеев. – Завтра вызовем вас опять.

Что касается Лещенко, Матвеев и Евдокимов разошлись во мнениях, – для Матвеева всё было ясно, а Евдокимов чего – то недоговаривал, вёл себя так, будто бы не всё ещё было ясно.

– Что вы во всём этом видите? – спросил Евдокимова Матвеев.

– Некий поворот следствия, – ответил Евдокимов, чуть усмехаясь. – Правда, небольшой, потому что вина Прибыткова с самого начала была очень гипотетична.

– Что же предпринять? – спросил Матвеев. – Прежде всего, произведём обыск у Лещенко и если обнаружим…

Он не сказал, что можно обнаружить у Лещенко, но это было ясно и без лишних слов.

– Вы не возражаете? – любезно осведомился Матвеев у Евдокимова.

Отчего же, – в тон ему согласился Евдокимов. – В данном случае обыск неизбежен.

Матвеев улыбнулся.

– И в зависимости от результатов…

– А вот против этого я возражаю, – резко сказал Евдокимов.

– Я имею ввиду, если при обыске будут обнаружены какие-нибудь яды или оружие, – договорил Матвеев, – мы его арестуем.

– Я отлично вас понял, – сказал Евдокимов. – Но именно этого я и попрошу вас не делать.

– Но это будет законно, – сказал Матвеев.

– Но невыгодно, – возразил Евдокимов.

Матвеев прищурился.

– Оперативные соображения? – спросил он.

– Вот именно, – подтвердил Евдокимов.

– Хорошо, подождём, – согласился Матвеев, хотя в его голосе звучало явное несогласие. – Мне кажется, дело несколько прояснилось…

Не совсем, – сказал Евдокимов. – Неясны ещё некоторые важные детали.

– Ну, хорошо, хорошо, – согласился Матвеев. – Думаю, Лещенко никуда от нас не денется.

Они поспорили ещё по поводу обыска. Матвеев не хотел откладывать дело в дальний ящик и предполагал произвести обыск немедленно, Евдокимов же просил отложить обыск до следующего утра, – Евдокимов считал необходимым вызвать из города для участия в обыске опытного провизора и настаивал на этом столь решительно, что Матвеев нехотя подчинился его требованию.

Решено было ехать к Лещенко на следующий день.

Таинственный помощник

На следующий день с утра всё было осуществлено, как и было задумало. Матвеев не принимал непосредственного участия в операции, но был осведомлён обо всём, что было до, во время и после обыска. Ордер был оформлен ещё накануне. Заявление Савельевой о том, что Лещенко дал для её мужа порошок, после приёма которого наступила смерть, было достаточным основанием для того, чтобы произвести в доме знахаря обыск, тем более, что воем было известно о том, что старик занимается незаконным врачеванием. Матвеев не снизошёл до того, чтобы самому копаться во всяком домашнем скарбе, обыск он поручил произвести Оплачко, тем более, что тот по молодости лет во всём проявлял особое рвение. Но раскапывать всякое барахло не годилось даже Оплачко, поэтому Матвеев с утра позвонил начальнику милиции Корабельникову и попросил выделить двух милиционеров. Евдокимов, конечно, должен был принять участие в обыске, да он и на самом деле хотел в нём участвовать, Евдокимов, как казалось Матвееву, относился к этому деревенскому знахарю серьёзнее, чем он того заслуживал. Но Евдокимов полночи звонил в город по телефону, добиваясь присылки квалифицированного провизора, и поэтому не выспался, он выглядел очень сонным и не обнаруживал особой энергии. В городе всё что-то выясняли, а потом сообщили, что никакого провизора не будет и, если на месте так уж нужен эксперт по лекарствам пусть заберут с собой тамошнюю заведующую аптекой. Что касается понятых, их решили пригласить на месте, кого-нибудь из соседей Лещенко. Словом, пока выяснялось то да сё, все собрались только часам к одиннадцати, хотя сборы начались чуть ли не на заре.

Это было внушительное шествие. Оплачко, Евдокимов, два милиционера и заведующая аптекой Ида Самойловна Брук, которая эвакуировалась в Улыбинскую ещё в начале войны, да так в ней и застряла. Идти к Лещенко решили пешком, хотя приглашённая аптекарша очень замедлила продвижение кортежа.

Это была чрезмерно полная дама с выразительными выпуклыми глазами, непрестанно жаловавшаяся на одышку Правда, когда она приехала в станицу, она поразила местных жителей своей худобой не меньше, чем теперь своими объёмами. Впрочем, она поражала местных жителей и неизбывной предприимчивостью. Аптекарша купила себе в станице дом, потом нашла мужа. Во время войны он был шофёром, после войны неожиданно стал завмагом. Это был удивительный завмаг. Он славился кристальной честностью. Пил он только спирт и при этом только аптечный. Поэтому ключи от всех лекарств Ида Самойлова всегда носила при себе.

От прежней Иды остались только блестящие выпуклые глаза, всё остальное увеличилось, примерно, раза в три, и она представляла собой довольно таки солидный обоз, который задерживал движение всего отряда. Идти Иде Самойловне было труднее, чем другим ещё и потому, что связка ключей весила около килограмма.

– Ну чем только я могу быть вам полезна? – спрашивала она в который раз, семеня в красных матерчатых тапочках по немощеной улице вслед за милиционерами. – А тут ещё эта ужасная обувь, и сухая мозоль…

– Но ведь у вас есть средства? – посочувствовал ей Оплачко. – Например, пластырь.

– Пластырь! – презрительно воскликнула аптекарша. – Какой тут может быть пластырь, когда нужен не пластырь, а хирург!

Лещенко жил на окраине станицы, идти было сравнительно далеко. Всех развлекала Ида Савельевна. Она говорила не умолкая. О том, что она ничем не может быть полезна. О сухих мозолях вообще и своей мозоли в частности, о художественной литературе. Об итальянских фильмах. О докторской колбасе. О больном сердце…

Лещенко тоже жил в собственном доме. На самой крайней улице, которая не