Соня вздрогнула.

Сандаров вскочил и в ужасе уставился на нее.

«Что? Ты донесла? На меня?»

Соня опустила голову. Потом быстро закрыла лицо руками.

Плечи задергались. Она громко закричала и упала в истерике.

Сандаров заметался. Предчека позвонил.

«Принесите воды».

XXVIII.

Сандаров отвез Велярскую домой. Всю дорогу она злобно молчала.

«Ну вот вы и дома».

«Мерси. Но меня это мало устраивает. Надо еще мужа вытащить».

«Это будет много трудней».

«Так потрудитесь».

Сандаров усмехнулся.

«Вы разговариваете со мной каким-то странным тоном».

«А каким прикажете разговаривать? Из-за вас заварилась каша. Вы и извольте ее расхлебывать».

«Не волнуйтесь, Нина Георгиевна. Я сделаю, что возможно. Но муж ваш спекулянт: а спекулянтов у нас не очень жалуют».

Велярская дернула плечами.

«Какое мне до этого дело. Муж меня содержит, – больше я знать ничего не желаю. Как он меня содержит, откуда он берет деньги, мне на это в высшей степени наплевать. Факт тот, что я без него существовать не могу».

Сандаров вздохнул.

«Мне казалось, Нина Георгиевна, что у вас на этот счет другой взгляд».

«Какой другой?»

«Другой. – Во всяком случае, если вам нужны деньги, я могу вам дать».

Велярская рассвирепела.

«Да вы, голубчик, что? Дурак? Или не в своем уме? Вы что думаете, что вы на ваше паршивое жалованье, которое вы где-то там получаете, можете меня содержать? Да я на пудру больше трачу, чем вы в год наработаете. – Чорта ли мне в ваших деньгах.»

Сандаров покраснел, – задумался на секунду, – потом громко рассмеялся.

«Вы правы, Нина Георгиевна. Я дурак. Будьте здоровы. Пойду вытаскивать вашего мужа».

И быстро вышел.

Велярская постояла в недоумении, – махнула рукой и позвонила.

«Маша, приготовьте мне ванну. Живо!»

XXIX.

Предчека выслушал доклад следователя.

«Значит Бауэр во всем созналась?»

«Да».

«А кто такой Тарк?»

«Сослуживец Сандарова, – тоже член РКП».

«Мне не ясна его роль в этом деле».

«Бауэр говорит, что действовала по его указаниям».

«Вы его допрашивали?»

«Да. – Он подтверждает, что неоднократно беседовал с Бауэр о Сандарове, но категорически отрицает свое участие в деле с ассигновкой».

«Велярская освобождена».

«Да. Тогда же».

«Ладно. – Вы вот что сделайте теперь. Выделите дело Сандарова, Бауэр и Тарк и перешлите с вашим заключением в Ц. К. на усмотрение; а спекулянтов засадите в административном порядке. Ясно?»

Следователь поклонился, взял дело и вышел. Присутствовавший при докладе член М. К. крякнул.

«Удивительное дело. Как только коммунист свяжется с буржуазной сволочью, непременно какая-нибудь гадость выйдет».

XXX.

На вокзале к Сандарову подошел член М. К.

«Вы уезжаете, Сандаров?»

«Да. По предписанию ЦК».

«Куда?»

«В Ново-Николаевск».

«Это в связи с вашим делом?»

«Да».

«Чем оно кончилось?»

«Мне объявили выговор и перевели на работу в Сибирь».

«А другие?»

«Бауэр исключена из партии».

«А Тарк?»

«Тарка тоже перевели. Кажется на Урал».

«Он здесь?»

«Не видел. Должен был ехать этим же поездом».

«Вы с ним помирились?»

«Да, вполне. Он был совершенно прав. Я вел себя, как мальчишка».

Паровоз загудел.

«Ну, – счастливо».

Сандаров вскочил в вагон, прошел в купэ и встал у окна.

Поезд тронулся.

По платформе оглядывая окна быстро шла Велярская.

Сандаров бросился в корридор, на площадку, рванул дверь.

Кто-то с силой схватил его сзади и втащил в вагон.

«Плюньте, тов. Сандаров. Не стоит из-за пустяков расшибать себе голову».

Сандаров обернулся. Перед ним стоял Тарк.

Д. Петровский. Воспоминания о Велемире Хлебникове

Где-то есть мать, которой никогда не пишешь и будто не думаешь. И вот в один день тебе скажут: нет ее.

Так я остановился у косяка случайной станции и согнул плечи от охватившего меня сиротства.

Я увидал: «В. Хлебников» в черном, тонком ободочке и не читал дальше. И номер «Красной Нови» не захотел купить.

Я сел и, погруженный, окаменевший, долго перелистывал следы скитаний. И эта смерть звучала мне каким-то злым предупреждением.

Встретился я с Велемиром Хлебниковым неожиданно, хотя знал и любил его уже два года до этого. Знал также, что встречусь непременно и потому не прилагал к тому никаких усилий.

Это случилось у С. Вермеля, издателя «Московских Мастеров». Еще за час до прихода я мог следить за Велемиром в том пространстве, где он блуждал.

В шесть часов он должен был быть. Как музыкальная прелюдия к выходу героя, в семь часов звонок по телефону и голос Хлебникова откуда-то из взмятеленной Москвы сообщал, что он заблудился, что он на Садовой. Через полчаса опять звонок: он на Сретенке и, наконец, минут через пятнадцать звонок у двери.

Хлебников снимает галоши, характерным, ему одному свойственным движением встряхивается, фыркает, смотрит детскими оснеженными глазами и громадными, осторожными шагами «пумы» входит в кабинет, занося с собой какую-то особенную облегающую его атмосферу громадного пространства. Казалось, на плечах Велемира лежит этот «Великий Мир» – Великий Мир – космическое… Вспомнилась сказка Жакова о том, как болид слетает на землю в виде юноши.

Был это январь 1916 года. Перед этим, как-то вскоре после нового года, в петроградской квартире Бриков Хлебников был провозглашен королем поэтов.

Тогда только что вышел «Взял» (декабрь 1915 г.), где были напечатаны новые вычисления Хлебникова «Буги на небе». Все это – еще необыкновенно свежее – если и не было достаточно обосновано в строго научном смысле и не могло быть использовано в каком-нибудь жизненном приложении, зато открывало новое блаженство чувствовать и сознавать себя значущей сложной частью безконечно сложной формулы космоса.

Жил он в Петровском парке и завтра же мы условились с ним встретиться.

На завтра утром нашел я в конце Петровского парка флигель, где жил Велемир вместе с братом.

Комната была, как набережная после непогоды на море, когда вскружаются чайки и бумажки и их не различишь. Белые клочки сидели буквально на чем только можно: на шкафах, шторах, спинках стульев, на полу, на подоконниках.

Хлебников был доволен. Он ходил среди своего волшебного царства, как великан среди карточных домиков, и смеялся, фыркал и смеялся, как ребенок. Голос у него был до странности неожиданный для большого человека: высокий, детский, какой-то закругленный, похожий разве только на его почерк, – губы его скорее вышептывали, чем выговаривали слова.

Разговор сначала шел об украинских песнях, думах и языке, который мы оба любили. Хлебников по матери украинец, родился на Волыни, чем и объясняется большое количество производных от украинских корней слов в его творениях. Украинский язык, оставшийся до сего времени более непосредственным и свежим, сохранившим еще звуковую символику, был необходим Хлебникову, занятому в