Не помню, как дождался того момента, когда можно было уйти спать, – это время тянулось ужасно мучительно, ведь то, что я поначалу принял за облегчение, вскоре обернулось колючей, ноющей пустотой. Я сидел вместе со всеми, но был как бы отдельно. Пустота меня поглощала, затягивала, не давая сосредоточиться. За ней появилась неясная тревога.

– Ну что, кто-нибудь еще в состоянии смотреть сериалы? – спросил Петя, вертя в руке флешку.

– Нет, я спать, – сказал я и пошел в свою комнату.

– А есть фильмы эротического содержания? – услышал я смех Тимура.

– Сейчас разберемся.

Я оставил свою постель для кого-нибудь из девчонок, а себе надул большой двуспальный матрас и положил его на полу под окном. Оттуда немного тянуло холодом, он спускался книзу и полз к щелочке под дверью.

«Заболею», – подумал я и вспомнил, что надо поставить будильник, чтобы не проспать.

Потом я долго лежал, не двигаясь, прислушиваясь к голосам, шагам за стенкой, к хлопанью двери ванной, и разглядывал синеву потолка так внимательно, как будто это был свод Сикстинской капеллы.

Какой прекрасный, понятный и ровный потолок, и в центре люстра на проводе!

«Сколько я им говорила, сколько говорила, что вот тут не надо так делать! Мы не собирались вешать эту люстру посередине!» – так мама ругалась в сердцах на рабочих, занимавшихся ремонтом квартиры; во всех остальных комнатах свет возникал в самых неожиданных местах: из-за шкафа, из-под полок, над входной дверью, в углах, – и только в моей комнате мастера почему-то забыли о проекте и сделали все по старинке.

Я должен был думать о том, что провернуть, чтобы Ясна выбрала меня – осталась со мной. Ну почему выбор встал именно между мной и Петей? Почему не между мной и Тимуром или мной и Григорием? А еще лучше – между Петей и Григорием, чтобы мне вообще про это не знать!

И с непривычного места под окном я опять смотрел на потолок. На его родную ночную синь. И в этой синеве всплывало сначала мутно, а потом четче Петино лицо, его лоб, закрытый черными волосами, его немного сутулая фигура в красной куртке. Тут же Петя сменился Ясной. Она сказала, тревожно взглянув прямо на меня: «Знаете… В общем, я решила, что мне лучше остаться с Петей. Игорь, ты не такой утонченный».

Утонченный! Так и сказала! В моем идиотском сне!

От возмущения я перевернулся на другой бок, воздух в матрасе колыхнулся.

Потом она сказала вот так: «Петя, я останусь с Игорем. Я подумала, что так будет лучше для всех». И я видел Петино то ли печальное, то ли рассерженное лицо, его негодование – после этого он повернулся спиной, стремительно стал от нас удаляться, но на прощание обернулся и гневно крикнул: «Это потому что он всегда за тебя платит!».

Подсознательно я понимал, что Ясна ничего такого сказать не может.

Вошла Ольга, держа под мышкой свои вещи.

– Игорь, спишь? – шепотом спросила она.

– Ну так…

– Спокойной ночи. – Она залезла на мою кровать, которая отсюда, с надувного матраса, казалась почему-то очень высокой.

– Спокойной ночи.

Мы несколько минут лежали в тишине. Я быстро привык к Олиному присутствию в комнате и снова стал прокручивать в голове предстоящий разговор с Ярославной. Но вскоре наш покой был потревожен – в дверях появилась Иришка.

– Игорь? Ты спишь?

– Сплю…

– Ты не против, я лягу к тебе?

– Против. Это место для Воронцова.

– А Петя уже спит там, в гостиной.

Мне вдруг стало как-то гадко. Я растерянно поморгал в сторону Иришки и лег, накрывшись с головой одеялом. Она приняла это за согласие и через пару секунд уже копошилась где-то возле меня. Опять запахло ее смуглой кожей – это были ощущения из прошлого, которым когда-то я очень дорожил, а теперь оно внезапно обесценилось, но они, эти ощущения, стали мешать мне думать о завтрашнем дне. Будущее рисовалось смутно, красками Ясниного лица, – но будущее ли это? Или просто мои выдумки? В настоящем же был Петя, уснувший в гостиной. Отчего-то мне показалось обидным, что весь вечер он со мной не разговаривал, потом, ничего не сказав, устроился спать в другой комнате.

– Игорь, – опять зашептала Иришка.

– Что?

– Ты дашь мне что-нибудь надеть?

Я мгновенно вспомнил о белой майке, в которой у Пети дома спала Ясна.

– Нет, – ответил я.

– Ты сказал нет?

– Я уже сплю, хватит мне мешать! Сейчас и Олю разбудишь!

– Игорь, дай мне, пожалуйста, что-нибудь надеть, – повторила Иришка. – Мне не в чем спать.

– Спи голая, – буркнул я и улыбнулся в одеяло, чего она, естественно, не видела.

– Мне-то все равно! А вот как ты на это отреагируешь?

– Уж как-нибудь. – Мне сначала стало смешно, а потом я подумал: «Ну и плевать, если завтра Ясна уйдет от нас или останется с Петей. Что в моей жизни изменится? Ничего. Я закончу вуз. Поступлю в аспирантуру. А может, и не поступлю. Если не поступлю – подам документы в какой-нибудь университет в Италии. Потом найду себе работу. Может, и не самую высокооплачиваемую, но зато хорошую. И будет итальянское солнце, Средиземное море или эта бешеная Москва… Будут картины, музеи, выставки, книги – вечно, всю жизнь. Потом я, наверное, женюсь на итальянке, и будут у меня, может, дети. И тогда мы станем вместе путешествовать. Все отлично и бессмысленно… даже страшно, как бессмысленно… так бессмысленно, что хочется прямо сейчас удавиться».

Возле матраса я нашарил свой телефон, снова забрался под одеяло и написал в заметках:

«Каждому человеку нужен в жизни союзник. Не друг, не любовник, не жена или муж, а союзник. И неважно, кто это – отец, мать, сестра или брат, девушка или просто сосед с третьего этажа. Нет союзника – нет ничего».

И перед тем как уснуть, я вдруг понял: Ясна завтра не придет.

Но нет, я так и не смог привыкнуть к этой непредсказуемости. Я даже вздрогнул, когда увидел ее в другом конце перрона на станции «Тверская». По всем расчетам это не могла быть она – она точно не должна была приходить.

Петя все время шел рядом, молчаливый и безучастный, но почему-то он улыбнулся мне в метро, чем привел меня в состояние панического бессилия. Мне и так было хреново. Ночью я проснулся от того, что рука Иришки шарила у меня в трусах. Несколько секунд я не осознавал, что происходит, и, только когда ее пальцы сжали мой член, подскочил на матрасе. Теперь, конечно, я представлял, что посылаю Иришку громко и матерно, но в тот момент я просто отпихнул ее и перевернулся на другой бок. Она сверкала своими дурацкими сиськами (оказалось, что и вправду решила спать голой) и таращилась на меня.

Из глубин подземки мы вышли на поверхность. Древняя Москва была непоэтична. И дело не в зиме, не в снеге, уже грязным падающим с неба, не в скудной серости зданий – поэзии здесь не водилось уже давно, ни зимой, ни летом, – все было продано в неведомые руки, отдано под власть других ценностей и других искусств.