В последнее время колдун перестал даже заглядывать в голову обреченного – хотя поначалу упивался его страданиями, вихрем воспоминаний, надеждой, сменяющейся беспробудным отчаянием, страхами, сожалениями, болью… Сейчас никаких мыслей у Тура не было – он просто лежал неподвижно и медленно умирал, едва ли осознавая это либо же окончательно смирившись с неизбежным.

Он не услышал легких шагов и не увидел маленькую черноволосую девочку, вбежавшую в зал сквозь полукруглую арку в стене – она же, заметив прикованного к стволу пленника, остановилась и, наклонив голову, уставилась на него с любопытством. Страха она не ощущала, более того – не чувствовала она и влияния Древа Смерти, заставлявшего даже самого хозяина замка избегать этого места.

Понаблюдав некоторое время, малышка подошла поближе. Лицо пленника было обращено вверх, к потолку – бледное и ничего не выражающее, оно казалось безжизненной маской, однако же грудь его слабо вздымалась и чуть трепетали ресницы, говоря ей о том, что он жив.

– Эй, – негромко позвала она. Лежащий никак не отреагировал.

Девочка сделала еще пару шагов и оказалась около умирающего. Маленькая ладошка бесстрашно коснулась бескровной щеки:

– Ты живой?

Там, где находился сейчас Тур, не могло быть других людей. Ничьи голоса не должны были тревожить его в безвременье, где ему было все так… безразлично. Однако же кто-то нарушил его покой, теребил его, топтался рядом, похлопывал по щеке, тянул за волосы, стучал по плечу, издавал какие-то звуки. Медленно, очень медленно Тур выплывал из небытия. Прошло довольно много времени, прежде чем он осознал себя лежащим на каменном полу. Рядом кто-то находился. Будучи не в силах повернуть голову, он повел глазами и увидел маленькую девочку, заглядывающую ему в лицо. Губы ее шевелились, и Тур не сразу понял, что звуки, казавшиеся ему бессмысленными, складываются в знакомые простые слова:

– Не умирай! Я сейчас, сейчас!

С девочкой было что-то не так. Что-то неправильное было в ее лице, но прежде, чем он сумел сфокусироваться на этой мысли, она исчезла из поля его зрения, и он вновь остался один.

Она возвратилась быстро – а может, прошла целая вечность, Туру до этого не было никакого дела. Малышка коснулась его руки – сначала одного запястья, потом второго. Что-то позвякивало негромко, но он не придал этому значения. Зачем она возится с ним? Почему не оставит в покое? Затем она пересела поближе к его ногам, сердито бормоча себе под нос. Что-то у нее не получалось – чего она хочет? Звяканье становилось все громче, настойчивее – Тур бы поморщился, если бы у него оставались силы. Потом металл громыхнул о камень, и маленькое довольное личико снова склонилось над умирающим.

– Ну вот, – улыбнулась девчонка и покачала над его головой увесистой связкой ключей. – Ты свободен. Пошли, пока Оно тебя совсем не убило.

Тур улыбнулся бы, если бы мог. По крайней мере, он умрет не в цепях. Почему-то это было важно – он не помнил причины. Веки его медленно опустились, лицо разгладилось.

– Эй-эй! – не отставала девчонка. – Ты что? Нужно уходить! Погоди-ка…

Маленькие пальчики крепко прижались к вискам мужчины. Поначалу он не ощущал ничего, кроме легкого покалывания. Затем от висков по телу начало распространяться тепло, а потом – хлынула вдруг живительная сила, запустила почти умолкшее сердце, вернуло телу осознание самого себя. Боль возвратилась тоже, но вместе с тем Тур ощутил себя живым. Он замотал головой, понимая, что малышка делится с ним собственной жизненной энергией, перевернулся на бок и медленно встал на колени.

– Давай, давай! – торопила девочка. – Держись за меня.

Опираясь на хрупкое детское плечико, он сумел каким-то чудом подняться. Его качало, мутило, ноги дрожали, глаза застилала тьма, однако, упав, он рисковал навредить ребенку. Титаническим усилием воли Тур заставил себя сделать первый шаг. Затем еще один. И еще. Сколько их было?

Он свалился сразу же, как только миновал арку, и тьма жадно сомкнулась над ним.

Эймир Заитдан шел на поправку.

Вот уже две с половиной недели при нем неотрывно находилась странная темноволосая девушка с разноцветными глазами, сумевшая определить причину его болезни и назначить правильное лечение.

Жители Сантаррема не устраивали пока пышных торжеств, но всеобщее настроение было приподнятым. В храмах Джиан-лла не гасли свечи – люди молились за выздоровление эймира и просили бога не оставлять своей милостью его долгожданную спасительницу.

На следующий же день после того, как Рун появилась в покоях властителя Сантаррема, он отправил своих людей к старой Зайнаб, у которой девушка снимала комнату, и повелел перевезти все ее вещи к себе во дворец. Зайнаб получила щедрое вознаграждение – и повышенное внимание соседей, тут же прознавших, что знахарка, сумевшая помочь их эймиру, жила у нее.

Во дворце для Рун выделили комнату, смежную с покоями больного, но девушка там почти не бывала. Дни и ночи она проводила у постели эймира, пристально наблюдая за малейшими изменениями в его состоянии. Болезнь отступала тяжело: временами Заитдану становилось хуже, и тогда Рун сутками не смыкала глаз, стараясь облегчить его страдания. Но бывали и хорошие дни, когда эймиру удавалось сесть, обложившись подушками, перекусить без видимого отвращения к еде, выпить немного вина. В такие моменты он полюбил разговаривать с Рун – она оказалась интересной собеседницей, чем немало удивила эймира. Среди его жен и наложниц были чужестранки, но их, как правило, с самого детства готовили к жизни во дворце властителя Сантаррема и обучали тому же, чему и женщин его страны: сладкоголосому пению, игре на музыкальных инструментах, страстному танцу, массажу, шитью, тонкостям ухода за собой, секретам продления молодости и красоты, умению рассказывать мудрые притчи и во всем угождать мужу и господину. Их красота радовала глаз и разжигала кровь, но не более того, и сейчас, когда эймир был еще слишком слаб для утех, ему не хотелось видеть никого из них.

Другое дело – Рун! Эта девушка побывала во многих странах и пережила немало. Она неохотно рассказывала о своей жизни, но проницательный эймир и так видел, что на ее долю выпало много страданий. Лежа порой без сна, он наблюдал за ней сквозь опущенные ресницы. Она становилась совсем другой, когда думала, что никто ее не видит. Взгляд ее делался мрачным, уголки губ опускались, придавая лицу горестное выражение, и столько скорби было в ее разноцветных глазах! Порой горькие слезы затуманивали ее взгляд – она сердито смахивала их с ресниц, упрямо сжимала губы, а то и вовсе закрывала руками рот, сдерживая непрошенные рыдания. В такие мгновения Заитдану хотелось обнять ее и утешить, разрешить все ее проблемы и неприятности, наказать обидчиков. Все у него для этого было – и сила, и власть, и возможности, не было только права вмешиваться в жизнь этой странной и скрытной девушки. Он уважал ее нежелание делиться своими горестями и боялся нарушить установившееся между ними взаимопонимание, а потому ему оставалось лишь гадать, что с нею произошло и отчего она так печальна.