– Побойся Бога, Дмитрий Михайлович! Пора уж! Воины вконец истомились…

– До поры, князь, еще далеко… – ответствовал терпеливо воевода.

Принялся князь убеждать воеводу. Тот упрямо замотал головой:

– Рано, княже! Рано! Поверь старику…

И все княжьи доводы своими отметает.

Второй час потянулся медленнее первого, кажется, втрое. Вдруг несколько человек, что, ровно галки, сидели на деревьях, разом поняли: худое начинается на Куликовом поле. То будто вровень бились. А сейчас теснят ордынцы наших.

Воины горохом с деревьев – к князю Владимиру Андреевичу и воеводе.

– Княже! – Васятка Маленький, почитай, плакал. – Побойся Бога! Что же делается-то? Братьев наших враги секут саблями, колют копьями, а мы тутоньки нагуливаем животы! Доколе же, Владимир Андреевич?!

А Владимир Андреевич обнаженную саблю держит в руках. Сам, того гляди, кинется на коня. И кинулся бы! Да перед сражением получил от великого князя строжайший приказ: поступись своим княжеским достоинством, во всем слушай старого воеводу!

«И гляди, брат, – сказал тогда Дмитрий, – на вас с Дмитрием Михайловичем, коли туго будет, вся надежда. Оплошаете, до времени выступите – конец делу…»

Ободряемый воинами и гонимый собственным нетерпением, второй раз обратился князь к воеводе:

– Какая польза в стоянии нашем? Какой будет у нас успех? Уже наши князья и бояре, все русские сыны жестоко погибают, как трава клонятся…

Ответствовал воевода Боброк-Волынский громко и твердо, чтобы все слышали:

– Беда, князь, велика, но еще не пришел наш час. Начинающий не вовремя получает для себя вред: колосья пшеничные подавляются, а сорняки растут и буйствуют… Но потерпи немного до подходящего времени, и в тот час воздадим своим противникам!

Васятка Маленький – сам к воеводе: тот повел гневными очами, отступились мужики. С таким чертом только свяжись!

Один из воинов было на коня – и прочь. Где там! Пятеро Боброковых волынцев кинулись следом, поймали. Воин, мужик ряжий, одному волынцу по скуле:

– Отстань!

Тот, ничтоже сумняшеся, – сдачу по уху.

Мужик завопил дурным голосом:

– Наших бьют!

Ему на подмогу кинулись четверо дружков. Спасибо, Родион Ржевский, коего слушали все, гаркнул:

– Очумели, мужики? Опомнитесь! Слушать воеводу! – У самого скулы ходят ходуном.

Едва своей войны не вышло в Зеленой дубраве.

Плакали иные воины, глядя, как их товарищей гонят и убивают ордынцы. Однако так ни единого человека и не выпустил до поры из Зеленой дубравы железный воевода Дмитрий Михайлович Боброк-Волынский.

Когда же увидел, что прорвали ордынцы полк левой руки и стали обходить русскую рать с тыла, приказал:

– На коней!

Полк мигом верхами оказался.

Молвил следом:

– Теперь пора настала. С Богом! Пошли, ребята! – И первым тронул коня.

Летели, кажись, над землей кони засадного полка под своими всадниками.

Молчком скакали воины, стиснувши зубы, сжимая кто копье, кто саблю. Страшен был немой бег засадного полка! Словно не люди живые на живых конях. Будто призраки всех убиенных и замученных за долгую ордынскую неволю, обретшие плоть, выскочили на поле Куликово.

И, увидев это, вытаращили глаза в безмолвном ужасе Муратбек и другие ордынские начальники, а с ними слуга их, Тан гул.

– Милосердный Аллах… – пробормотал Муратбек, – помилуй нас… – и повернул коня назад.

Врезался засадный полк в ордынскую конницу. Засвистели-засверкали сабли. Ударили копья. Вся ярость, что копилась у воинов в тягостном ожидании, выплеснулась наружу.

Не бараниной сладкой, не прохладным кумысом или восточными сладостями встретили татары воинов засадного полка – клинками же и копьями.

Однако столь стремительным и внезапным был удар, что смешалась ордынская конница. Следом за Муратбеком другие поворотили коней.

– Горе нам! – кричали ордынцы. – Худых мы перебили, а теперь лучшие перебьют нас!

А воины засадного полка всё рубили и кололи ордынцев. И все молчком, ровно сговорились, хотя такого уговора загодя не было.

Ужас и смятение охватили Мамаевых воинов. Не одиночки – уже многие кинулись бежать.

Русские воины других полков возликовали. Кинулись на врага с удесятеренной силой.

И побежали ордынцы. Хлынули назад, топча копытами своих поверженных на землю собратьев.

Не сразу сообразил, что к чему, Тангул. Все ж туговат был на думу. А когда другие опрометью поскакали с Куликова поля, он еще углядел себе жертву: второго русского паренька. Скакал тот ему навстречу.

Так вот и встретились Бориска с Тангулом.

Подумал Тангул: напоминает ему кого-то малец.

Вспомнил: руса, зарубленного им на Пьяне. Вот кого! И саблю поднял – Муратбеков подарок.

А у Бориски только Пересветов кистень. На лошади, однако, не впервой. Поэтому чуть поворотил коня, и Тангулова сабля просвистела около самого уха, однако мимо все ж. И тут махнул Бориска кистенем. Будто искры брызнули в глазах Тангула. И померкло все. Нес конь Аман уже мертвым своего недолгого хозяина.

Так, сам того не ведая, расквитался Бориска за смерть отца на Пьяне.

Тысячи Мамаевых воинов бежали. Полегли под русскими клинками генуэзские пехотинцы. Покатились с седел ордынские конники, получив удар саблей али копьем.

Да, хорошее дело – преследовать противника! Нет, не противника – врага, пришедшего на твою землю.

Истинное слово, славное дело!

Многие версты до самой темноты гнали русские воины ордынцев. Посекли бессчетно и копьями покололи. Повязали множество пленных.

Лишь к ночи стали собираться русские воины обратно на Куликово поле.

Там горели костры. Благодарили русичи Бога и святых Его за победу. И вперемежку с ликованием – горе.

Объезжали поле бок о бок великий князь Дмитрий Иванович и его двоюродный брат Владимир Андреевич. С непокрытыми головами оба. Отдавали последнюю честь павшим. А было их страсть как много…

Дорого заплатила Русская земля за победу. Но и победа была великой и полной.

Еще прежде проехал Бориска мимо Красного холма, на котором утром стоял роскошный Мамаев шатер. Где он? Точно ветром сдуло. И Мамая самого нет: бежал, сказывают, впереди своего поганого воинства. Торопился…