– Теперь тебе не вырваться, – сказал он с удовлетворением в голосе.

Элисон была уверена, что она все еще хозяйка положения. В конце концов, стоило ей только крикнуть, тут же бы сбежалась прислуга. Жесткая поверхность стола терла ей спину, но, наклонившись над ней, Дэвид удерживал ее в этом положении. Он целовал ее, прижимаясь к ней губами, зубами, языком. Ноги ее задвигались, ключи у пояса зазвенели. Чтобы успокоить ее, он лег с ней рядом и прижал к себе. Его нога оказалась между ее ног, а рука гладила ее бедро поблизости от того места, которое ей бы хотелось, чтобы он гладил.

Его несообразительность рассердила ее – ведь он был все-таки опытнее; она прервала поцелуй, схватила его руку и опустила ее туда, где ей хотелось ее ощущать.

– Здесь! – сказала она с раздражением. – Я что, все сама должна делать?

Он улыбнулся. Это была не его обычная приятная веселая улыбка, а скорее волчий оскал – злого серого волка, который вот-вот съест наивную маленькую девочку.

Но что было хуже всего, эта улыбка вызвала у нее восторг и содрогание одновременно.

– Дэвид?

– Ты – мое наслаждение.

Она хотела ответить, но он прижал ладонь к заветному месту, потом отпустил, затем снова прижал. Она обхватила его за плечи и выгнулась, чтобы оказаться еще ближе к нему.

Грудь ее распирало, дыхание ускорилось. Она закрыла глаза, открыла и снова закрыла. Он легко поцеловал ее в губы и прошептал:

– Кто это сейчас с тобой?

Она стиснула руки.

Он убрал свою:

– Кто?

– Дэвид!

– Правильно. – Он снова поцеловал ее, подавив стон. – Клянусь всеми святыми, ты самая сладкая и жаркая, как кипящий мед.

Свободной рукой он скинул с нее платок. Она услышала, как он сказал «Хвала небу!», но эти слова для нее ничего не значили. Элисон понимала только язык его тела. Прикосновение его груди, его ноги, его рука в ее волосах – все это усиливало в ней ощущение внутренней борьбы. Что-то в ней рвалось наружу. Что-то запретное. Что-то дикое и необузданное. Она сражалась не на жизнь, а на смерть с условностями и приличиями, и полем битвы было ее тело.

И хуже всего было то, что она сама была на стороне этой темной силы. Она хотела дать ей свободу, но не могла.

Должно быть, он ощутил эту борьбу, потому что прошептал: «Девственница». Убрав руку, Дэвид переместил туда свое тело. Он бы раздавил ее о доски стола, если бы, опираясь на колени и локти, не касался ее только там, где ей хотелось. В тех частях, которые, соединившись, могли бы образовать целое. Ей стоило большого усилия поднять веки, чтобы взглянуть на него, и она пожалела, что сделала это.

Он выглядел обуянным страстью. Покрасневшее лицо исказила гримаса. Чуть шевеля губами, он хрипло прошептал:

– Ты – моя мечта.

И она ни одной минуты не сомневалась, что он говорит не о ее землях.

Одежда мешала ей. На нем тоже было надето слишком много. Владей она руками, она бы и нитки на нем не оставила. Элисон могла думать только об этой темной страсти, которую Дэвид пробудил в ней. Она беспокойно заметалась и потянула рукой за прядь собственных волос, пытаясь найти в этом облегчение.

Локтем она задела за лежавший на краю стола мешок и отчетливо услышала мяуканье и царапанье когтей. Оба пытались не обращать на это внимания, но таинственное существо в мешке пришло в исступление. Они подняли головы и взглянули на мешок. От раздражения Элисон чуть было не сорвалась на крик:

– Что там такое?

Он положил руку на мешок и этим, казалось, успокоил пленника. Со вздохом облегчения Дэвид спросил:

– Ты хочешь сейчас об этом узнать?

– Нет, но я… нет, – Элисон снова жадно обняла его за плечи. – Потом.

Но, несмотря на ее явный призыв, Дэвид не поцеловал ее. Он поднял голову:

– Послушай.

В зале раздались шаги, и она вдруг вспомнила, что просила сэра Уолтера прийти для разговора с Дэвидом. Она считала необходимым объединить их для пользы дела и по женскому легкомыслию обо всем забыла.

– Пресвятая дева! – Элисон сделала попытку соскользнуть со стола; Дэвид не мешал ей. Схватив платок, она старалась заправить под него волосы. Дэвид попытался ей помочь, но не успел. Когда сэр Уолтер показался в дверях, они оставались на столе, как застигнутые врасплох любовники.

Они бы ими и стали, если бы сэр Уолтер не помешал.

Глубоко вздохнув, Элисон решила, что сумеет справиться с создавшейся ситуацией. Она бывала и в худших положениях. Она села, приняла свое обычное спокойное выражение и снова стала госпожой Джордж Кросса, недоступной осуждению.

И тут вдруг Дэвид громко сказал:

– Блоха вас уже больше не беспокоит?

Элисон застыла от ужаса. Он с ума сошел!

Дэвид встал на колени на столе и, ловко заправив под платок рассыпавшиеся пряди, удовлетворенно кивнул:

– Теперь все в порядке.

Повернувшись к сэру Уолтеру, он серьезно сказал:

– Я помог ей поймать блоху. – Он слез со стола на скамью с выражением ангельской невинности на лице.

Из мешка снова раздалось мяуканье, но на сей раз Элисон не обратила на это никакого внимания. Блоха? На ней в жизни не было ни одного насекомого, а сейчас она, стало быть, набралась их у себя в замке? Она не могла этому поверить.

Сэр Уолтер тоже не поверил. Он наблюдал за ними с каменным лицом. Без сомнения, он подумал, что она насмехается над ним или, что еще хуже, дала волю своим грешным страстям.

А разве не так?

Она взглянула на Дэвида и поняла, что можно злиться на человека и одновременно питать к нему вожделение. Что бы он ни сказал, Элисон жалела, что не приказала заковать сэра Уолтера в темницу, пока она не вкусила полностью это непонятное пылкое наслаждение, которое испытала в объятиях Дэвида.

Сэр Уолтер откашлялся. Элисон по-прежнему сидела на столе в своей рабочей комнате, в сбившемся платье, с воспаленными от поцелуев губами, и оба мужчины смотрели на нее, чтобы не смотреть друг на друга.

Еще в ранней юности она поняла, что румянец вредит властному выражению лица, и приучилась игнорировать ощущения, вызывавшие у нее краску на лице. Но на этот раз они ей не повиновались, и она покраснела так, что ей показалось, будто комната залилась ярким светом.

Элисон неуклюже слезла со стола. Ключи зазвенели, и этот веселый жизнерадостный звук еще более усилил в ней чувство унижения.

Сев на скамью, она наклонилась, чтобы поднять счетную книгу, и обнаружила, что у нее дрожат руки. Поспешно положив книгу на стол, она скрестила их, чтобы скрыть волнение.