Кейт зябко поежилась и прогнала эту мысль.

Она улыбнулась Софи и убрала тонкую прядку волос со лба дочери. Прядка прилипла к ее пальцам, отделилась от кожи. Это были последние волосы Софи, но та ничего не заметила.

Кейт надела на дочку бейсболку.

– Пойди поиграй с папой, – весело велела она. Когда Софи вышла из туалета, Кейт опустила крышку

унитаза и тяжело на нее села. Можно сказать, рухнула, как под порывом ветра. Она уставилась на эту черную прядь волос. Кейт поднесла волосы Софи к губам, ощутила их мягкость, вдохнула едва заметный запах лекарств и пыли. Поцеловав волоски, она встала, подняла крышку унитаза, бросила их туда и нажала рычаг сливного бачка. Не стоило поднимать панику. Если Джек заметит – так тому и быть, но милосерднее было бы не упоминать об этом. «Обман» – слишком сильное слово. Она действовала как иллюзионист на сцене: мановение руки – и все плохое исчезло, а взгляд переместился к другим, здоровым знакам. Таков был фокус. Семья была такой больной или такой здоровой, какой ты позволял ей быть.

Кейт устремила взгляд на воду, лившуюся из бачка в унитаз.

Когда к двум годам у дочери отросли волосы, Кейт постригла ее сама. Самый первый состриженный локон она хранила в альбоме: прикрепила темную прядь клейкой лентой к странице и старательным почерком написала имя Софи, поставив дату стрижки. Даже специально сходила в магазин на углу, чтобы купить не шариковую, а перьевую ручку.

И вот теперь в унитазе плавала последняя прядь волос ее девочки. Кейт еще раз опустила рычаг. Волосы не желали смываться. Разве можно спустить в канализацию жизнь?

После того как во время элитной перспективной программы с Джеком случилось несчастье, Кейт просто не знала, что делать. Том сказал, что Джека отвезли в отделение интенсивной терапии больницы общего типа Северного Манчестера. Как минимум, у него сломано несколько костей. Вот так завершилась программа – на два часа раньше намеченного времени. В состоянии шока и отупения, с мыслями приглушенными, словно голоса в тумане, Кейт приняла душ и пошла от велодрома к вокзалу. Спортивная сумка казалась слишком тяжелой, волосы после душа еще не успели высохнуть.

Шагая по холодным улицам, она вспоминала руку Джека на своем плече, и долгие разговоры в промежутках между гонками, и то, как он легонько прикоснулся к ее щеке. Потом представила себе его пальцы – скрюченные и распухшие, с торчащими наружу сломанными костями. Или нет – у него, кажется, сломано предплечье, или голени, или позвоночник? Картины калейдоскопом замелькали перед глазами Кейт. Что же она делает? Как может от всего этого уходить? «Желание», «влечение» – нет, она не стала бы так называть то, что с ней происходит. Но ей совершенно необходимо было узнать, какие именно кости у него сломаны.

Однако мысль о посещении больницы ее пугала. Что она станет там делать? Сядет у кровати Джека, осмотрит руку и, если рука повреждена не слишком сильно, пожмет ее? Разве есть у нее такое право? Они знакомы всего три дня. Но ничего не делать – тоже неправильно. Разве можно вот так, запросто, сесть в поезд и уехать домой, словно между ними не произошло ничего важного? Может быть, дело в естественном нежелании уйти со сцены лишь потому, что разговоры с парнями не должны заканчиваться вот так – чтобы парню вкатили укол медики в латексных перчатках и зеленых комбинезонах и увезли его в больницу? Она понимала: любая девушка из программы могла думать так же. Разве Джек им тоже не улыбался? Только ли у нее при взгляде на него сердце начинало биться чаще? Возможно, ее чувства не представляли собой ничего особенного – ведь она была самой простой и довольно неопытной девушкой-северянкой и запросто могла принять дождь за радугу.

В какое-то мгновение Кейт резко остановилась прямо посреди улицы. Пешеходам пришлось ее обходить.

Она обхватила голову руками и попыталась подумать. В мирное, так сказать, время не существовало оправдания для столь неожиданного перехода от милого флирта к серьезному визиту в больницу. Никакой эмоциональной юриспруденции, конечно, не существовало. Просто Кейт сомневалась в собственных чувствах. Давали ли они ей право желать того, чего она так хотела: посидеть возле постели Джека, подержать его за руку и, может быть, немножко поплакать. Да-да, это точно: очень хотелось плакать. Рядом с ним, ради него, о нем? Этого она не знала.

Если бы она увидела на улице кого-то, кто так же вот, как она, стоял, обхватив голову руками, она бы тактично отвела взгляд. Разве это нормально? Разве другие женщины так сходят с ума – хотя бы наполовину? Или это неотъемлемая часть той насыщенной, интенсивной жизни, которую она для себя выбрала? Возможно, она вовсе не переигрывала. Возможно, это ее настоящие чувства – столь острые, что терпеть их было невыносимо. Тринадцать лет они дремали, подавленные интенсивными тренировками, а прорезались, как коренные зубы.

Кейт застонала. Так вот почему мало кто становится гонщиком, мало кто тренируется по семь часов в день. Вот почему люди позволяют себе пить спиртное, толстеть, тусоваться с приятелями по вечерам. Они так живут, чтобы эти невыносимые чувства не застигли их врасплох. Сердце Кейт билось болезненно часто, а ее мысли смешались. Она в отчаянии сжала кулаки и зажмурилась.

Яркое утреннее солнце уступило место предвечернему сумраку. Первые капли дождя упали на тротуар. Пешеходы зашагали быстрее, стремясь где-то укрыться. Возник удивительный запах весеннего дождика – запах юности и свежей воды, – прорвался сквозь выхлопные газы. Кейт смотрела, как редеет толпа, и гадала, что страшнее: то, что она такая же, как все, или наоборот – что она не такая? Если все люди так же чувствительны, то как они выживают? Как вытерпеть все эти разрывы, разломы, сдирание с тебя целых слоев, до костей – тех, которыми ты прикреплен к другим? Если она позволит себе влюбиться, очень скоро от нее ничего не останется. Сохранится только память о ней во вдохах и выдохах этой разбегающейся в разные стороны толпы.

Нет, ей нужно ехать домой: завтра придется встать в пять утра и отправляться на тренировку. Кроме того, она работала персональным тренером в фитнес-клубе, а по вечерам училась в колледже, чтобы через два года получить диплом массажиста. У нее были друзья. И люди, которые в ней нуждались.

Кейт снова пошла вперед, к станции. Казалось, она сама себя направляет, но при этом каждый шаг, уводящий ее от Джека к каждодневной, привычной жизни, казался таким зловещим… Ох, она была слишком юной для столь серьезных мыслей. Она заметила, что ее ноги в кроссовках все медленнее и медленнее передвигаются по мокрому тротуару. Прочные подошвы завели долгие разговоры с промокшими окурками сигарет и расплющенными комками жевательной резинки.

Если она сейчас повернет назад и пойдет к Джеку, она утратит самое главное – целеустремленность. В конце занятий по этой самой программе она собиралась поехать домой и ждать вызова из Британской федерации велосипедного спорта. Отличный был план, а теперь… Рассвет и закат, яркий свет и печальные сумерки – все смешалось в ее сознании. Самый волнующий момент в ее жизни. И в то же время – самый болезненный, горестный.