— Так что за дело у тебя ко мне? — спросил он.

— Дело несложное, — сказала Эржбета. — Жестокий город, Новгород. Приехала я навестить мужа, а его, оказывается, убили.

Яван уставился на нее не мигая.

— Мужа?

— Ну да.

— Ты вышла замуж?

— И не успела насладиться теплом семейного очага.

— Кто же твой муж… был?

— Человек не очень известный. Но все же муж. Звали его Рагнвальд.

— Рагнвальд!

— Да. Рагнвальд.

— Это что же — шутишь ты так?

— Какие уж тут шутки, Яван.

Как всегда при произнесении ею его имени, Яван содрогнулся. Столько высокомерного презрения в пяти звуках. Как всегда, он вспомнил, как и где Эржбета произнесла это его имя впервые, сказав, «Так ты теперь, стало быть, Яван». Тогда, в первый раз, его затрясло от бессильной ярости. Сейчас же было просто очень неприятно. Мужа у нее, видите ли, убили.

— Рагнвальд, стало быть.

— Да.

— Не понимаю, — сказал он. — Что за дела могли быть у тебя с Рагнвальдом?

— Он был мой муж. Семейные дела.

— Какие к лешему семейные! Рагнвальд любил маленьких девочек.

— Маленьких?

— Ну, не очень маленьких. Моложавых.

— По-моему, только одну.

— Пусть так. Но маленькая она. Не такая дылда, как ты. Что ты затеяла, говори прямо.

Эржбета сунула руку в суму, некоторое время в ней копалась (невольно Яван бросил тоскливый взгляд на сверд, лежащий на приоконном скаммеле — семь шагов, не успеть) и вытащив свиток, протянула его Явану не вставая. Пришлось перегибаться через стол.

Действительно, самый обыкновенный брак. Печать Десятинной Церкви. Можно, конечно, подделать и печать, и кривые буквы отца Анастаса. Но нет — это не подделка. Явно не подделка.

Яван положил свиток на стол. Улыбнувшись злорадно, Эржбета встала, взяла свиток, сунула небрежно в суму, и снова села, отставив в сторону правую ступню.

— Прошу прощения, — сквозь зубы сказал Яван.

— Прощаю.

Помолчав, Яван встал, обошел стол, и присел на край.

— Что же ты собираешься предпринимать? — спросил он.

— Еще не знаю. Вот, пришла к тебе посоветоваться.

— Польщен. Будешь искать справедливости?

Эржбета неприятно улыбнулась.

— Я не из тех, кто ее ищет.

— Да. Это так.

— Я не знаю, кто убил моего мужа и зачем. И, в общем, в данный момент это не очень важно. Хотя, конечно, лучше бы ему не попадаться мне на пути. Но дело не в этом.

— В чем же?

— У нас с мужем был договор, и по договору этому мне принадлежит некая часть его владений.

— Вот оно что, — Яван облегченно вздохнул. Корысть — это больше на нее похоже.

— Так в чем же дело? — спросил он.

— В том, что мужу моему не так давно подарена была во владение Ладога.

— Да, я знаю.

— Но в нашем брачном соглашении она не упоминается.

— Совсем не упоминается?

Эржбета промолчала.

— Ну так, стало быть, — заключил Яван, — Ладоги тебе не видать. Грустно, но это так.

— Меня всегда восхищали твои шутки, — сказала она. — Тебе бы не в торговлю — в скоморохи податься. Весьма уважаемая профессия, и доходы немалые, особенно летом.

— Да, я уж думал об этом, — заверил ее Яван. — Может и воспользуюсь когда-нибудь возможностью. Ну так стало быть…

— Мне не нужна вся Ладога, — сказала Эржбета. — Мне хотелось бы владеть лишь малой ее частью.

— Так.

— Игоревым Сторцем.

— Игоревым… позволь, позволь… Игорев Сторец! Бывшее владение Свена Борегаарда.

— Поражаюсь твоей осведомленности.

— Свен продал его шведскому конунгу когда-то.

— Не продал. Подарил. И тот присоединил его к ладожским владениям.

— Поскольку никто не хотел Сторец брать себе… кстати, почему?

— Очень трудное место.

— Точно, — вспомнил Яван. — Там ничего толком не растет. И ветры там такие, что каждую осень дубы с корнем вырывает. Странно, что они вообще там выросли, дубы эти. Вообще Ладога — противное место. Так зачем тебе Игорев Сторец?

— Я там провела детство, — сказала Эржбета будничным тоном.

— Не все детство.

— Нет. Часть детства.

— Не знал.

Они посмотрели друг на друга понимающе.

— Стало быть, — сказал он насмешливо, — захотелось пожить в родном краю…

— Не для себя стараюсь. Для дочери.

Подозрения вернулись к Явану.

— Да. Кстати, как она поживает? — спросил он.

— Не очень весело поживает. Всегда с чужими. Хочу ее забрать и жить с нею в Игоревом Сторце. Я там каждую тропинку знаю. Ей там будет интересно.

Еще подумав, Яван спросил:

— Так чем же я могу тебе быть полезен?

— По смерти мужа, без дарственной, владение Ладогой отошло к прежней владелице.

— То есть к Ингегерд.

— Да. Ты вхож к князю. Замолви слово. Я могла бы устроить тяжбу вне зависимости от того, что сказано в брачном соглашении. Но мне не нужна вся Ладога. И если мне отдадут никому не нужный Игорев Сторец, я ни на что сверх того претендовать не стану.

Яван, размышляя, прошелся по помещению, остановившись нечаянно возле приоконного скаммеля и машинально взял в руки сверд. Рассеянно держа его в руках, он вернулся к столу и, будто только заметив, что держит в руках оружие, бросил его небрежно на стол.

— А почему ты решила, что я горю нетерпением тебе помочь? — спросил он.

— Потому что знаю тебя, как человека, способного на благородные поступки.

Вот и делай после этого добрые дела, подумал Яван. Освободили мы ее тогда от пиратов… в Константинополе… и стали ей обязаны на всю жизнь! И это не считая нашего с нею договора, о котором она до сих пор ни словом не обмолвилась.

— Просить за тебя я не буду, — сказал он. — В известность князя и Ингегерд поставить могу. Сообщу им о твоих несчастьях. А просить — не буду.

— Почему же?

— Потому что просящих вокруг князей вьется — сотни. А меня ценят за то, что никогда никого не прошу. Не желаю попасть в зависимость.

— Не упрямься, — сказала Эржбета.

Яван покачал головой.