— Укрой меня, пожалуйста, Яша…

Докатились! Семейная солидарность никогда не доводила до добра. Теперь мой шестой муж Яша и в галлюцинациях приходит к моему восьмому мужу Диме. Мужья всех стран, соединяйтесь!

— Не мучай его, — заскулил Зибельман из-за двери. — Он же под уксусным обтиранием. Потеет. Надя, не мучай.

Меня бы кто-нибудь измучил красивым мужским телом, пригодным не только для ношения одежды. Я почему-то подумала о Мише и, устыдившись, прилегла рядом с Тошкиным.

— Прости меня за все, — сказал он и накрылся с головой.

Похоже, аудиенция была закончена. Тошкин не притворялся, он просто болел.

Когда, например, болел мой папа, мама брала отпуск за свой счет. Он никогда не вставал с постели, пока ртутный столбик не занимал прочное положение 36,6. Он тоже любил собирать у одра родственников и страшно обижался, если они не засиживались долго. В доме у нас все говорили шепотом, ходили на цыпочках, но ни в коем случае не отключали телефон. Поток приветствий заболевшему хирургу был красивой традицией всех папиных подчиненных. А когда мама, намаявшись за день возле него, засыпала, папа выходил на кухню, чтобы немного поразвлечься — посмотреть свежие газеты, футбол, выпить бутылочку пива, договориться о рыбалке на выходные. Утром все начиналось с начала. Единственным паролем, что выводил папу из горячки, была фамилия начальника облздравотдела. О, времена, о, нравы…

— Старков! — сказала я, касаясь мужниных чресел.

— Нет, — четко ответил он мне и собственной эрекции, а потом снова завелся: — Дина, Федор, Гена…

— Мы вернемся к этому разговору ночью, — пригрозила я.

Тошкин тихо застонал и в предчувствии любви закрыл глаза.

— Я посижу с ним. — В спальне возник Яша. — Я все буду записывать. Он таки государственный человек. Что там было сказано ранее? Федя?

Или я ошибаюсь, или Яша развлекался в предвкушении своего собственного червового интереса. Примерно так он вел себя, когда сообщили о скоропостижной смерти ранее украденного депутата областного совета. Хотя в целом все эти дела его не касались. Я оставила Тошкина на произвол Яши и призналась себе, что пустила дела семьи на самотек. Но голос последней пионерки креп во мне, он переходил на басы и настойчиво громыхал внутри: «Жить, учиться и бороться». Между делом маляра и четверкой по русскому лежала страшная пропасть, преодолеть которую была способна только я.

— Аня! — зычно окликнула я. — Мы будем писать диктант!

— Давай, — улыбаясь, согласилась дочь, — потому что с этим русским у меня тоже не хватает никаких нерв.

— Нервов, — автоматически поправила я и порадовалась Аниной способности к словообразованиям.

— Нервов. Эта Дина Ивановна…

— Кто? — Я согнулась пополам, как от удара в живот. Не ее ли поминал Тошкин в своей вечерней молитве?

— Учительница по русскому, — сказала Аня и побежала открывать дверь какому-то ночному гостю.

Я принарядила унылое личико зловеще-обаятельной улыбкой и поплелась вслед за ней. Хронофаги — пожиратели времени — тянули ко мне свои щупальца. Причем тянули отовсюду и всегда. Соседка за солью? Мишин с очередным проектом кафедрального устава? Людочка с планом террористической акции? Может быть, Костенко с признанием?

— Здравствуйте, Аглаида Карповна, — сказала я, понимая, что мне никогда не выпадет меньшее из всех зол, только буря, ураган и какой-нибудь натиск.

— Да, добрый вечер, — сказала она, протягивая Анне тортик, а мне небольшой саквояж.

— Так я у вас поживу? — легко спросила она, сбрасывая плащ.

Как-то сразу вспомнилось все. И три источника, и три составные части марксизма, и Каин, убивший Авеля, и царь Соломон, который сказал несчастному, стесненному жилищными условиями человеку: «Возьми корову, возьми козу, возьми собаку…»

Аглаида Карповна спросила, где ей можно умыться с дороги. Мне стало немного не по себе — у меня в ванной шли учения маленькой хозяйки. Вторую неделю стояло замоченным все постельное белье, полотенца и прочие предметы первой необходимости. Раз в три дня я меняла воду. Кормила порошком и надеялась, что белье вот-вот постирается само. Моя мама при виде таких прачечных изысков обычно очень расстраивалась. Но Аглаида Карповна, шествуя из варяг в греки, должна была выдержать. Я зажмурилась, собралась с силами и сказала:

— Прошу. Чувствуйте себя как дома. Тошкин болеет, мы пишем диктант.

И сбежала в Анину комнату, еще не ощутив ущерба от великой родственницы, посетившей нашу скромную обитель. Впрочем, московские иллюзии покинули меня абсолютно.

— Пиши, — строго сказала я, открывая дело Пономарева. — Осмотр места происшествия. Кухня, три на три с половиной метра, стены зашпаклеванные сырые, окна пластиковые, местной сборки. В углу параллельно батарее лежат старые рамы. Слева от окна расположена газовая плита на четыре конфорки. Следов приготовления пищи нет. Справа от батареи находятся три рулона финских обоев, трехлитровая банка масляной краски, растворитель, ведро и ручка от швабры. Слева от газовой плиты на расстоянии двух метров расположена раковина, под ней мусорное ведро. В мусорном ведре скорлупа от вареного яйца, консервная банка из-под шпрот.

— Я сейчас вырву прямо на тетрадь. Мама, это записки бомжа, а не диктант.

— Терпи, — сурово ответила я и медленно продиктовала: — Рядом с ведром — одноразовый пакет шампуня «Эльсев», производство Франции…

— Сразу видно, что протокол составлял мужчина. Ну кто не знает, что нынче всю французскую косметику производят в Турции, в лучшем случае в Польше. А в самом крайнем — на питерской кондитерской фабрике, — произнесла появившаяся в комнате Аглаида Карповна.

— Справа от раковины дверной проем.

— Слева, — поправила Аглаида Карповна.

— А как пишется «Эльсев» и зачем ты мне это диктуешь, когда у меня пробелы с прямой речью? — заныла Аня и сбила меня с какой-то блестящей мысли.

— Аглаида Карповна, не вмешивайтесь, будьте добры, в воспитательный процесс, — сказала я строго, решив все-таки отдать козу…

— Надя. — Бабушка Тошкина села на низкую игрушечную табуретку и умудрилась заложить ногу за ногу. — Надя, вы похожи на Цезаря времен мартовских ид.

— Да? — изумилась я.

Во-первых, давненько меня не сравнивали с великими, во-вторых, изысканное хамство таки прибывало к нам только из столицы то в виде нового закона о налогообложении, то в виде бабушки Аглаиды Карповны, и, наконец, в-третьих, бабушка мне, кажется, угрожала. Потому что именно во время мартовских ид Цезарь все никак не мог извериться в великой силе мужской дружбы. Похоже, позиция Брута удивила его больше собственной смерти.

— Да? — снова сказала я.

— Неужели вы действительно не хотите мою квартиру на Патриарших прудах?

Аглаида Карповна подмигнула Аньке, и та быстро смылась из комнаты, чтобы сменить Яшу, дежурившего у вирусного Тошкина. Моя дочь, не в пример мне, была излишне деликатна, особенно, когда не устраивала радиостанцию «Железное ухо» прямо под моей дверью.