— Впервые в жизни встречаю такую прозаическую личность, как вы.

— Чего нельзя сказать о вас, — возражает он.

— Жизнь и без того тяжелая штука, — говорю я. — Легче идти по ней с улыбкой.

— Одними улыбками не обойтись, так ведь? Вы балансируете на грани, и вам это нравится.

В ответ я смеюсь — звучит просто восхитительно, но на самом деле быть женщиной, даже отчаянной, довольно скучно. Это я быстро уяснила себе после несчастья, постигшего нашу семью. Геройство — это, как правило, удел мужчин, которые способны рискнуть и поставить все на карту, а судьба женщины — ухаживать потом за ними и подбирать осколки.

— А разве погони за преступниками не связаны с риском? Я не единственная, кому нравится жить на грани.

Он наклоняет голову, точно в знак признания правоты моих слов.

— Я бы так не сказал. Хотя, чтобы исключить недоразумения, могу добавить, что я скорее склонен предотвращать проблемы, чем устраивать их.

— Ну и скукотища!

— Отнюдь, — он подходит ближе, точно собирается открыть мне тайну. — Все начинается с цели. С человека, чьи преступные действия бросают вызов законопослушному сообществу. Это может быть распутство, хулиганство или порочность в общепринятом смысле.

— Порочность — это совсем не скучно, — подтруниваю над ним я, хлопая ресницами и предчувствуя наступление того упоительного мгновения, когда все мои переживания улетучатся, оставив место лишь учащенному сердцебиению.

Он смотрит на меня оценивающим взглядом.

— Не могу понять, чем вызвана эта потребность во флирте — тем, что вы слишком умны для того мира, в котором оказались, и томитесь от скуки, или это у вас в натуре и вы не можете себя сдержать.

— Возможно, и то и другое. Будь у вас связаны руки, вы огорчились бы. Этим миром правят мужчины, и, честно говоря, результаты их действий меня не очень впечатляют.

Мгновение он молчит, а потом обращается ко мне непривычно мягким тоном:

— Что случилось с вашим отцом?

Я набираю в грудь воздуха и принимаюсь частить словами, точно желая отбросить их от себя как можно дальше.

— Он совершил самоубийство после краха тысяча девятьсот двадцать девятого года. У него была инвестиционная компания на Уолл-стрит. Он лишился не сразу всего, а постепенно. Несколько недель спустя все оказалось настолько плохо, что он сунул в рот пистолет и нажал на курок — это произошло в кабинете у нас дома. — В груди появляется знакомая тяжесть. — Обнаружила его я.

— Мне очень жаль.

— А еще через несколько месяцев самоубийство совершил мой брат Джордж.

Сэм чертыхается.

— У нас и прежде были долги, а после краха их стало больше, — добавляю я. — Никто из нас не знал. Отец делал вид, что все в порядке, а потом необходимость в притворстве отпала.

Я не в силах сдержать гнев в голосе. Возможно, кто-то в такие времена сохраняет веру в Бога, но за моими улыбками в основном прячется ярость.

— Говорят, Депрессия нам послана в наказание за нашу порочность, — продолжаю я.

— По опыту знаю, что люди говорят очень много глупостей, — у Сэма нестерпимо мягкий тон. — Страх и паника побуждают их искать виноватых.

— Верно.

— Наверное, вы очень скучаете по своим близким.

— Да, правда. И это странно — мы не были настолько близки. И папа, и брат были слишком заняты работой, а я была слишком юной. Но без них все переменилось. Мама нездорова. Говорят, это на нервной почве. Она уже давно болеет, с тех пор, как не стало отца и брата.

— Она на вашем попечении?

— Да. Отправляясь сюда, я оставила ее с экономкой. Она всегда жила в нашей семье и осталась, когда деньги закончились. В эти дни вариантов не так много. Некоторое время мы продавали что могли, чтобы сводить концы с концами. Сокращали расходы. И, точно приживалы, кочевали от одних родственников к другим. Но кому нынче нужны лишние рты, особенно с клеймом позора? Вариантов становилось все меньше — груз отцовских долгов тянул нас все ниже. И я сделала то, что было нужно.

— Обручились? — спрашивает Сэм.

— Да.

— А теперь сожалеете об этом?

— Должен быть какой-то иной выход. Будь моя воля, я уехала бы из Нью-Йорка, но мама не хочет. Ни одна из нас не может содержать семью, даже если бы нашлась работа. Ее лечение стоит слишком дорого.

— Что за лечение?

— Да там много всего. Ванны и тому подобное. По словам врачей, шоковые процедуры, которые они применяют, поставят маму на ноги. От них ее всю трясет, так что смотреть жутко, но доктора уверяют, что ей поможет. Пока от них особой пользы нет, но это все же лучше, чем альтернативный вариант — поместить ее в клинику.

Мы побывали в одной, которую нам рекомендовали, и условия оказались настолько ужасными, что я сразу поклялась: мама ни за что не окажется в подобном месте.

Сэм ничего не говорит — он смотрит на океан.

— Как вам водичка?

Я сглатываю комок в горле, чтобы сдержать подступающие слезы.

— Удивительно теплая.

— Все еще хотите искупаться? — интересуется он.

— Прямо сейчас? С вами?

Он кивает.

Сердце начинает биться чаще.

— Вот уж не думала, что мужчины вроде вас способны на такие поступки. У вас всегда такой серьезный вид.

— Искупаться с хорошенькой девушкой? Еще как способны.

У меня нет времени на всякие фривольности — чувства, желания и их последствия, — но искушение велико.

Дрожащими пальцами я расстегиваю пуговицы на платье, стягиваю его с плеч, и оно падает на песок.

Я не жду, пока Сэм последует моему примеру — разворачиваюсь и иду к воде. Я захожу глубже, вода уже доходит мне до живота, поднимается выше и скрывает грудь. Я ощущаю ногами рельеф океанского дна и жду того момента, когда подо мной останется только вода.

Если бы Сэм знал, с кем я обручилась, он бежал бы от меня со всех ног. Фрэнк Морган — не из тех, кто станет подставлять другую щеку, если у его невесты случится роман на стороне. Легкий флирт, тщательно скрытый от посторонних глаз, — это одно, а поцелуи и так далее — совсем другое дело.

Меня купили и рассчитались подчистую, мое тело уже не принадлежит мне — по условиям сделки я согласилась стать женой Фрэнка в обмен на его финансовую помощь.

И тут меня пронзает гнев, он заполняет легкие, сочится из пор — мне хочется раскинуть руки, поднять голову к небу и закричать. Ничего такого я, разумеется, не делаю, это просто немыслимо, но желание очень сильное. Я злюсь на отца, на братьев, на маму, на Билли Уортингтона, который «любил» меня настолько, что смог затащить в кровать, и выбросил, точно ненужный хлам, когда моя семья разорилась, на все, что обусловило мое нынешнее положение, на людей, которые загнали меня туда, где я быть не хочу.