– О нет. Со мной будет кот.

– Ох уж этот благословенный кот! – возмутилась Урсула. – Да он сам едва в состоянии ходить! – Старый зверь все еще цеплялся за жизнь, что никак не входило в рамки ее естественной продолжительности. Моркам испытывал к коту ненависть и частенько угрожал утопить, если тот станет путаться у него под ногами. – Если для тебя это так важно, я пойду с тобой.

– Нельзя. Моркам не должен ничего заподозрить.

– Он не был бы против, маман.

– Еще как был бы! – Нанетт вздрогнула. – Урсула, ты должна мне верить. Ничто не изменилось с тех пор, как мы покинули Бретань. Люди ненавидят нас до сих пор.

– Вот еще! С чего бы это?

– Потому что мужчины считают, что они вправе указывать женщинам, как им жить. Они указывают нам, за кого выходить замуж, что надевать, когда выходить на улицу, а когда оставаться дома. Некоторые мужчины бьют своих жен, но никто об этом и слова не говорит. Но, несмотря на всю власть, которую они имеют над нами, они чувствуют себя бессильными перед нашим родом. Мы сопротивляемся. Мы способствуем определенным событиям. Мы вмешиваемся в их планы, в то, что они называют нормальным порядком вещей. И это пугает их. А мужчины ненавидят чувство страха, поэтому они переносят свою ненависть на нас.

– Моркам не испытывает ко мне ненависти.

– Он не понимает твою силу.

– Не уверена, что она у меня вообще есть.

– Урсула, послушай меня! Если нас заподозрят, то станут преследовать независимо от того, есть у нас подлинная сила или нет. Ты этого не застала, но я – да.

– Тебе было всего четыре, – напомнила Урсула.

– Я помню. Помню темноту и холод. Помню ужас.

– Маман…

– Помню, как нашла бабушку. – Нанетт передернуло. – Ее открытые глаза смотрели в небо, но когда я прикоснулась к ней, она была неподвижна, как валуны.

– Ох, маман…

Урсула схватила мать за руку и сжала ее. Та казалась удивительно маленькой и холодной в ее сильной ладони.

Нанетт наклонила голову:

– Я начала кричать, но мне велели умолкнуть. Нас искала толпа, мы были в опасности. Я даже не могла оплакать бабушку.

– Мне очень жаль, – прошептала Урсула.

– Послушай меня, – сказала Нанетт, проведя ладонью по лицу, как будто так могла стереть давнее воспоминание. – Нельзя верить никому из них. Даже Моркаму.

– Пообещай, что не пойдешь на гору одна.

Нанетт искоса взглянула на нее:

– Сможешь ускользнуть так, чтобы Моркам не узнал?

Урсула сжала руку матери:

– Смогу. Так и сделаю.

Нанетт кивнула и бережно закрыла книгу.

– Очень хорошо. Скоро, Урсула, мы должны будем пойти туда. Нельзя терять время.

Боясь, что мать попытается подняться к храму самостоятельно, Урсула договорилась с ней сделать это уже в следующую ночь. Это оказалось несложно. Моркам работал допоздна, и стоило ему положить голову на подушку, как он крепко засыпал до самого утра. Урсула дождалась, пока он захрапит, и выскользнула из-под стеганого одеяла в ночной холод.

Это напомнило ей о том времени, когда еще были живы дяди и сестры Оршьер втайне собирались, выходили из дома в темноте и возвращались в полном молчании. Нанетт уже собрала вещи, и они вдвоем вышли через кухню, закрыв дверь, которая при этом лишь чуть слышно заскрипела, а затем направились к садовым воротам. Они поднялись на вершину под серым покровом, который колебался и вздымался над ними – океан из туч, в котором утопали звезды.

Они преодолели уже половину пути по крутому склону, когда Урсула заметила, что мать несет на руках серого кота.

– Маман, неужели ты собираешься тащить эту мерзкую тварь наверх, а потом еще и вниз?

Тяжело дыша, Нанетт только кивнула в ответ.

Урсула поправила свой узелок и протянула руки к коту:

– Тогда его понесу я, – заявила она, – хотя мне думается, что если он не способен преодолеть подъем самостоятельно, то его следует оставить дома.

Но стоило ей коснуться грубой серой шерсти, как кот зашипел и зарылся поглубже в руки Нанетт.

– Не бери в голову, – задыхаясь, сказала Нанетт. – Я справлюсь.

– Это нелепо, – возмутилась Урсула, свирепо глядя на кота.

– Он знает, что ты его недолюбливаешь, – выдохнула Нанетт.

– В таком случае не так уж он и глуп, – язвительно заметила Урсула.

Они всю жизнь спорили на эту тему. Кот оставался с ними – безымянный, своевольный и отчужденный. Он научился держаться подальше от сапог Моркама, и хотя Урсула предприняла пару попыток подружиться, кот не желал иметь с ней ничего общего. Он повсюду следовал за Нанетт и спал под ее кроватью. На протяжении долгих лет он неуклонно становился все худосочнее, несмотря на объедки со стола, которыми подкармливала его Нанетт, а его шерсть оставалась такой же потрепанной и грубой. Когда он стал стареть, то начал волочить лапу и иногда выл, как будто от боли. Желая облегчить его состояние, Нанетт готовила коту отвары и укутывала его в одеяло, чтобы ему было тепло. Моркам предлагал избавить животное от страданий. Это был единственный раз, когда Урсула увидела, как мать обернулась и зашипела на него, как будто сама была кошкой.

К тому моменту, когда они достигли вершины горы, Нанетт уже совсем измучилась, но Урсула не говорила больше ни слова, лишь шла рядом, чтобы подхватить мать, если та споткнется. Они повернули в темный каменный проход и почувствовали облегчение от того, что их больше не обдувает ветер. Нанетт опустила кота, чиркнула серной спичкой и зажгла фонарь, скрытый в одной из ниш. Его свет открыл взору кучу листьев, веток и перьев, захламлявших пол пещеры, который не подметали годами. Нанетт настояла на уборке, прежде чем начать церемонию, и Урсула помогла ей с этим, орудуя метлой, а мать вытерла пыль с постамента и отскоблила въевшуюся в бабушкин камень грязь. Кристалл с его закругленной верхней поверхностью и зубчатым основанием выглядел таким же неподвластным времени, как и сталагмит, на котором он лежал.

Когда пещера – храм, как ее называла Нанетт, – уже выглядела более-менее чистой, рядом с магическим кристаллом мать поставила толстую свечу и зажгла фитиль. Затем она окропила все водой, сожгла травы и ритмично, нараспев прочла слова, написанные в гримуаре, – трижды по три раза, следуя древней традиции.

Ритуал, как всегда, показался Урсуле чересчур серьезным – и таким же бессмысленным. Она зевнула в ожидании, когда все закончится и можно будет вернуться в постель.

Наконец, после того как от прохлады каменных стен у нее начала болеть спина, ритуал стал приближаться к концу. Вот Нанетт склонилась над магическим кристаллом, и платок соскользнул ей на плечи. Она положила руки на кристалл и произнесла еще несколько слов – не на старофранцузском, а на современном французском, который понимала Урсула.