Лицо Криса зарделось еще сильнее. Щеки стали ярко-красными. И без того непослушные волосы за время бега растрепались так, что стали напоминать стог сена на ветру. Его фуфайка была сверху донизу перепачкана грязью. Однако больше всего меня поразили глаза Криса. И без того неестественно голубые, тем вечером они просто сверкали. Я не любил это признавать, поскольку это звучало странно и как-то по-гейски, но иногда Крис был похож на прекрасного обезумевшего ангела.

– Ладно, оставь его, – сказал я Хёрсту.

Я был единственным, кому было позволено говорить с Хёрстом подобным образом. Ко мне он прислушивался. Полагаю, именно этим я и был полезен. Я выступал в роли голоса разума. Он мне доверял. Не говоря уже о том, что я часто делал за него его задания по английскому.

Я тоже бросил сигарету. По правде говоря, мне никогда особо не нравилось курить. Как и пить пиво. Вкус и того и другого вызывал у меня желание сплюнуть и почистить зубы. С тех пор я, разумеется, повзрослел и стал мудрее. Да и зависимость никто не отменял.

– Отдышись, – сказал я Крису. – Говори помедленнее и обо всем нам расскажи.

Кивнув, Крис попытался обуздать свое бешеное пыхтение и сопение. Сжав руки перед собой, он старался взять под контроль свои нервы и заикание.

– Чертов дебил, – пробормотал Флетч и сплюнул в сторону.

Хёрст взглянул на меня. Я сунул руку в карман, вытащил оттуда слегка подтаявшую жевательную конфету и протянул ее Крису, как подачку щенку:

– Держи.

Вопреки современным представлениям, сладости были едва ли не единственной вещью, которая могла успокоить Криса. Возможно, именно поэтому их запас у него был практически бесконечным.

Взяв конфету, Крис сунул ее в рот. Он начал говорить еще до того, как успел до конца прожевать угощение:

– Я был на… на старой шахте.

– Понятно.

Все дети иногда там шлялись. Пока здания не начали сносить, мы забирались туда и воровали всякий бесполезный хлам вроде кусков старого металла и шахтного оборудования. Просто в качестве доказательства того, что мы там были. Однако Крис ходил туда часто. Причем один, что было странно. Впрочем, Крис вообще был странным, странным настолько, что вскоре мы к этому привыкли. Когда однажды я спросил его, зачем он туда ходит, Крис ответил:

– На поиски.

– На поиски чего?

– Пока не знаю.

Разговоры с Крисом были делом нелегким. Приходилось бороться с раздражением, пока он сосредоточенно подбирал слова так, чтобы его фразы не выглядели бессвязными.

Наконец он произнес:

– Я нашел кое-что. В з-з-земле. В-в-возможно, это вход.

– Вход куда?

– В шахту.

Я вытаращился на него. Меня охватило странное ощущение. Казалось, что я уже слышал эти слова раньше. Или ожидал их услышать. По моему телу пробежала необъяснимая дрожь, подобная статическому электричеству. В шахту.

– Ты нашел вход в старые шахтные стволы? – перебил его Хёрст.

– Ни фига себе, – добавил Флетч.

Я покачал головой:

– Невозможно. Они все заблокированы, да и в любом случае находятся в сотнях метров под землей.

Взглянув на меня, Хёрст кивнул:

– Торни прав. Ты уверен, Пончик?

«Пончик» было прозвищем Криса, потому что он был мягким, как тесто.

Крис переводил взгляд то на одного, то на другого из нас, своим видом напоминая огромного беспомощного зайца в свете фар. Сглотнув, он произнес:

– Я т-т-точно не знаю. Я вам покажу.

Лишь позже, по-настоящему обдумав произошедшее – а у меня было на это немало времени, – я понял, что он так никогда и не ответил на вопрос Хёрста: «Вход в старые шахтные стволы?»

Мы предположили, что он имел в виду именно это. Хотя я не думаю, что это было так, даже в тот конкретный момент. Он имел в виду шурф. Словно уже знал, чем он был на самом деле. Но шурф был совсем другим.

К тому моменту, когда мы добрались до места, уже почти совсем стемнело. Был конец августа, последние дни летних каникул, и ночи, как говорила моя мама, «растягивались» (при этих словах я всегда представлял, как кто-то берет ночь в руки и растягивает ее, в результате чего она начинает закрывать собой день).

Думаю, у нас всех было ощущение, что раздолье заканчивается. Дети всегда это чувствуют, когда от шести недель каникул практически ничего не остается. Полагаю, мы также понимали и то, что для нас это было последнее лето настоящего детства. В следующем году у нас были экзамены, после которых даже в девяностые многие дети бросали школу и начинали работать, хотя и не в шахте, как это было раньше.

К тому моменту территория старой угольной шахты выделялась как большой грязный шрам в окружающем ландшафте. На ней уже даже начинали пробиваться трава и кустарники. Однако она все равно по-прежнему была черной от угольной пыли и все так же заваленной камнями, ржавым шахтным оборудованием, острыми железяками и кусками бетона.

Мы пролезли через дыру в бесполезном заборе со знаками вроде «Опасность», «Запретная зона» и «Вход воспрещен»; впрочем, с тем же успехом на месте этих знаков могло бы быть написано «Добро пожаловать», «Входите» или «Рискните».

Дорогу показывал Крис. Ну или вроде того. Он карабкался, поскальзывался, оступался и постоянно останавливался, после чего, оглядевшись, продолжал карабкаться, вновь поскальзываться и оступаться.

– Блин, Пончик, ты уверен, что идешь в правильном направлении? – сказал Хёрст, пыхтя и отдуваясь. – Мы уже прошли шахтные стволы.

Но Крис лишь покачал головой:

– Сюда.

Хёрст взглянул на меня. Я пожал плечами, а Флетч покрутил пальцем у виска.

– Дай ему шанс, – произнес я, заметив этот жест.

Мы продолжали неуклюже продвигаться вперед. На вершине одного крутого грязного холма Крис вновь остановился и стал долго осматриваться, принюхиваясь к воздуху, подобно собаке, а затем, шурша гравием и каменными обломками, помчался вниз по почти отвесному склону.

– Блин, – пробормотал Флетч. – Я туда не спущусь.

Признаю, что соблазн развернуться возник и у меня, однако вместе с ним меня охватило и странное бурлящее возбуждение. Ощущение было похожим на то, которое возникает при виде цепочной карусели. Тебе не хочется и близко к ней подходить, потому что она, блин, страшная как ад, но вместе с тем другую часть тебя так и подмывает на ней прокатиться.

Оглянувшись на Флетча, я просто не смог удержаться, чтобы не съязвить:

– Испугался?

– Пошел ты! – сверкнул он на меня глазами.

Хёрст широко улыбнулся. Мало что доставляло ему такое удовольствие, как раздор в рядах его бойцов.