—  Я поменяюсь обратно, — глаза вспыхнули истинным безумием. — Я сказал Совету, что ты беременна. Чтобы спасти тебя. И ты родишь мне сына. Чистокровного сына, которого я представлю двору.

Я не верила своим ушам. Я ожидала всего, чего угодно, но не такого кошмара. Хотелось тряхнуть головой, проморгаться, проснуться.

Он вновь вошел в меня и навалился всей тяжестью, задвигался:

— Как только я вернусь с Барамута… запру тебя здесь и не слезу, пока эта ложь не обратится правдой, — он покрывал мое лицо жалящими поцелуями. — За это время ты научишься любить меня… Ты полюбишь меня… Тебе придется полюбить меня — я не оставлю тебе выбора. Как хозяина, если не хочешь любить, как мужчину. Как отца своего ребенка.

Яростные толчки уже вновь, вопреки здравому смыслу, приближали меня к разрядке, но теперь я не обнимала его. Комкала простыни, закусывала губы, а он, нависая, наблюдал за этой мукой. Я не выдержала, напряглась и застонала, зажимая рот ладонью, чтобы он не услышал моего стона.

Он кончил почти вместе со мной и накрыл неподъемным телом. Тяжело дышал, водил пальцами по моему лицу. Наконец, скатился на кровать и замер. Через некоторое время я поняла, что он уснул.

За дверью привычно ждала Ола:

— Господин управляющий велел сразу отвести тебя к нему.

Что ж, может, это и к лучшему.

Когда я вошла, Ларисс запер дверь кабинета и указал мне на белое кресло на тонкой ножке.

— Ну? — он был сосредоточен и явно не настроен на красивые речи.

Я глубоко вздохнула несколько раз, запахнула вырез платья, будто пряталась:

— Он пьян.

— Бил тебя?

Я покачала головой:

— Нет.

Ларисс опустился напротив — нас разделял стол:

— Что еще?

— Сказал, что я не понимаю меру своей вины. Не буду лукавить — давно догадалась, что я, как минимум,  высокородная полукровка, но не понимаю, что происходит, и как это связано с ним. Вам не кажется, что я имею право знать хоть что-то? Он сошел с ума, решил, что я должна родить ему сына.

Ларисс порылся в ящичке стола, достал сигарету и закурил, будто отгораживаясь стеной дыма. Он слишком во многом походил на брата. Привычками, манерами, чертами. Разве что смешанная кровь освобождала его от кичливости чистотой рода и избавляла от многих неприятных условностей. Мне так казалось. Хотя, может, наоборот, тяготила.

Наконец, он выпустил густую струю дыма и произнес:

— Если он так решил, значит, должна. Я тоже сын рабыни.

Я почти не ожидала другого ответа.

— Расскажите мне хоть немного. Я уже поняла, что Элия мне не мать.

— Твоя мать, Лиара де Во, приходилась нашему отцу какой-то очень дальней сестрой. Почти никем. Твоим отцом был Тит Оллердаллен из высокого дома. Он устроил заговор против Императора, но был схвачен и казнен. Вместе со всем своим домом. Твоя мать могла бы спасти свою жизнь и свое чистое имя, да и всех нас заодно, если бы прилюдно отреклась от мужа и рожденного в этом браке ребенка — от тебя. Но она предпочла умереть женой предателя. И пока бушевали страсти вокруг ее решения, и от воя сотрясались Высокие дома, она успела спрятать тебя. Даже не представляешь, сколько людей погибло из-за тебя. По праву рождения ты могла бы сидеть за одним столом с Императором. Но…

— Мне не нужен стол Императора.

Я опустила голову и бессильно ковыряла ногти. Нет, не с досады от того, кем я могла бы быть. От глухой холодной тоски, поселившейся в груди. Несправедливо платить за чужие грехи. Дети не должны отвечать за грехи отцов.

— Заговор высокого дома решили не выносить за пределы двора. Память стерли, записи уничтожили.

Я посмотрела в темное лицо Ларисса:

— За что он меня ненавидит? Вы ведь тоже были всего лишь детьми.

— Нам тогда было по тринадцать. Меня это мало коснулось, но остатки семьи, которые уцелели только по причине слишком дальнего родства, отлучили от двора и отправили на Атол. Адриан лишился привилегий, положенных по рождению. Титула, регалий, военного чина. Он прошел все круги ада, чтобы вернуться сюда. Пришлось даже жениться на девице Тенал.

Я желчно скривилась:

— Представляю, как он страдал.

Ларисс грустно усмехнулся:

— Брак без любви может оказаться проклятием.

— Не преувеличивайте, госпожа его любит. Даже я об этом знаю.

— А он?

— А у него полный дом рабов и армия наложниц.

— Всего лишь тела. Но твоя красота вызвала определенные желания. И ты об этом знаешь. Это сломало его.

— Сломало? — я потеряла всю свою сдержанность. — Вы хотите, чтобы я жалела его за это? Вы в своем уме?

— Ты не знаешь мужчин. Он мстит за собственную слабость. Он любит тебя, дура, как никого никогда не любил.

Я покачала головой:

— Любовь не может быть такой, господин управляющий. Избавьте от ваших сказок. Любовь не может уничтожать.

Он хмыкнул:

— И много ты знаешь о настоящей любви?

Я покачала головой — он прав, ничего не знаю, я никогда не любила мужчину. Но знаю одно — любовь не может уничтожать. Любовь — это созидание.

Ларисс затушил сигарету и пристально посмотрел на меня:

— Теперь все усугубилось. Совет Высоких домов узнал о тебе и требует выдать правосудию.

— Так пусть выдаст, — загорелась ничтожная искра надежды.

— Тебя ждет смерть. Приговор не имеет срока давности. И, заявив о твоей беременности, он на какое-то время отсрочил действия Совета.

По крайней мере, теперь это безумие обретало смысл.

— Покорись, впусти его в свое сердце — и станешь хозяйкой этого дома. Его госпожой, которая ни в чем не знает отказа. Он пойдет против Совета, защитит тебя.

— Для него у меня нет сердца, господин управляющий.

— Ты умная, Эмма. Дай Адриану то, что он хочет. Твой ребенок будет вхож во дворец. И кто знает, может, ты войдешь туда вместе с ним. Как истинная высокородная. Он вернет тебе имя. Добьется отмены приговора. Он многое может. Утром он отбывает с генералом Лоренсом на Барамут. У тебя есть неделя, чтобы подумать над этим.

— Всего лишь неделя. Не думайте, господин управляющий, что неделя что-то изменит.

Глаза полукровки холодно блеснули:

— Уже ничего не нужно менять. Ты сходишь с ума от блаженства, когда он касается тебя. Ты давно принадлежишь ему всем естеством. Не по праву купли-продажи, по праву желаний, бурлящих внутри. По вечному праву, по которому женщина принадлежит мужчине.

— По праву дряни, которой вы пичкаете меня. Не больше. Не надейтесь — этот яд не подменит мои желания.