Виталик пришел с книжкой, на ходу сорвав огромную желтую розу и уколов руку. Теперь он нюхал розу, одновременно облизывая сочащуюся кровью царапину.

– Не надо рвать цветы, – сквозь зубы сказала Анна.

– На! Хочешь? Мамка любит цветы.

– Интересная у тебя мамка, – процедила Анна.

– Мамка хорошая. Она придет! Ей просто надо выпить, а здесь ей не дают.

– Я в курсе, – кивнула Анна. – Давай ждать, когда придет твоя мамка.

– Ей неделю надо, чтобы напиться! – серьезно объяснил мальчик. – У нее такая норма. Так организм просит.

– Господи, – выдохнула Анна. – Да что же это такое!

Виталик вопросительно взглянул на нее.

– Тебе плохо, да?

Очень тонкий мальчик, чувствительный, как собака.

– Нет, мальчик, мне хорошо. Садись, будем учить буквы. А то нам с тобой супа не нальют.

– Суп я уже ел сегодня! – засмеялся Виталик. – Обед же был!

– Да, значит, не положат вечером каши. Садись. – Анна отобрала у него книгу. – Вот это – «б». Запомнил?

– Бе-е-е-е… – задорно проблеял мальчик.

– Это «б», – закусив губу, проговорила Анна. – Повтори.

– Бэ! – безразлично повторил мальчик. – А кто там живет? – Он показал на зашторенные окошки на втором этаже длинного здания.

Анна повела плечами и ничего не ответила.

– А это вот «г». Смотри, куда я показываю! Знаешь слова на «г»?

– Говняшка, – без запинки ответил Виталик.

Анна слегка хлопнула его по затылку. Виталик тут же выпрямился.

– Пока ты здесь, в монастыре, такие слова не говори.

– А как мне узнать, какие слова можно говорить, а какие нельзя? – искренне недоумевая, спросил Виталик.

Анна достала из кармана большой платок.

– Пойди вот туда, видишь, колонка с водой, намочи платок и вытри лицо. Ты как ел обед? Лицом, что ли? У тебя на лице еда. И руки помой. Нельзя церковные книги грязными руками брать.

Интересно разговаривать с мирянами с позиции человека, который находится внутри церкви, а они – снаружи. И значит, ты сам гораздо ближе к Богу. Да, это так ощущается. Теперь Анна знает, что чувствуют старицы и опытные монахини в разговоре с ней. Что-то вроде того, что ощущает сейчас она. Свою святость. Невыносимую греховность собеседника, нечистоту его. Свою близость к Богу. Свое призвание – защищать этот мир и одновременно открывать его другим, которые его не видят. Вот он – рядом, но они проходят мимо. В этом есть такая тайна, что-то такое удивительное и невероятно притягательное…

Виталик вернулся, подскакивая и показывая ей чистые руки, крутя ими перед собой.

– Садись, – кивнула Анна без улыбки.

Виталик сел. Положил руки на колени. Посидел и неожиданно прислонился к Анне головой. Анна вздрогнула и потихоньку отодвинулась. Мальчик снова придвинулся. Потом спросил:

– А у тебя есть дети?

Анна промолчала.

– А поесть что-нибудь есть?

– Нет. У монахинь нет своей еды. Жди до вечера.

– А я видел, там, в лавке, продаются булочки с изюмом…

– Иди, купи, – прищурилась Анна и отсела подальше от мальчика.

– У меня нет бабла…

– Денег, – поправила его Анна.

– Денег! – радостно подхватил Виталик.

– И у меня нет денег, мальчик.

– Ты забыла, что меня зовут Виталик? – хитро улыбаясь, спросил тот.

– Нет, мальчик, я знаю, что тебя зовут Виталик.

Мальчик подумал.

– Здесь нельзя никого по именам называть?

Анна усмехнулась. Соображает. Научила уже жизнь соображать, выплывать, приспосабливаться.

– А ты знаешь, как меня зовут? – вместо ответа спросила она.

– Анна. Отчества не знаю.

– Здесь никого не называют по отчеству.

Анна не стала спрашивать, откуда он знает ее имя. Знает. Не пропадет. И здесь он понял, к кому подойти, кто ближе всех к тому миру, куда сейчас убежала его разнесчастная мамка, которая любит водку, церкву и цветы. Пока он трогательный, а через три года пойдет воровать. Или даже раньше, как выйдет. Нечего будет мамке пить – отправит его воровать. Так что те горячие волны жалости, которым Анна с трудом противится, которые непонятно как, непонятно откуда, мучительно, ненужно заполняют ее сердце, – они ни к чему.

Анна встала.

– Пошли, мальчик, будем вместе копать.

– Червяков? – радостно подхватился Виталик, небрежно бросив книжку.

– Книгу возьми, – негромко проговорила Анна. – И никогда больше так не делай.

Она заметила, как тот кинул быстрый взгляд в сторону заколоченной двери, за которой была обитель Федоски – спасибо дорогой свекрови, которая так и не полюбила Анну. Интересно, что она теперь советует Антону. Интересно, появилась ли у Антона женщина… Анна чуть не споткнулась от собственных мыслей. Кому интересно? Что интересно? Ей, в ее замкнутом, закрытом от той жизни мире это интересно? Нет! Нет!!! Ей это совсем неинтересно. Более того, она будет рада, если Антон женится. Да, рада. Она… может написать ему об этом письмо, не читая его писем. Она не прочла толком ни одного их письма. Начала читать в самом начале, да ей стало так плохо, что она решила больше никогда, ни одного письма не открывать, не брать даже у настоятельницы.

– Копать будем землю, чтобы она не была твердой и сухой, – ровным голосом объяснила Анна. – Не прыгай, здесь нельзя так себя вести.

– Бог накажет?

– Вот видишь, как ты все хорошо знаешь.

– Я тебя научу, – зашептал мальчик. – Как надо делать, чтобы Бог не наказывал.

Анна покосилась на него.

– Ну давай.

– Надо все время, когда делаешь что-то плохое, говорить: «Боженька, прости меня, грешного!» И тогда будет все хорошо.

– Ладно, я попробую, – кивнула Анна.

– Не веришь?

Анна промолчала. Да, они знали, чем ее нагрузить, опытные врачевательницы душ. Такой контрастный душ, почище их захлебывающегося едва теплой, ржавой водой полуразвалившегося душа, куда она ходит затемно, потому что потом день весь расписан и времени для каждодневного мытья не предусмотрено.

– Я знаешь кем буду? – Виталик, нисколько не обращая внимания на сухой тон Анны, весело прыгал по дорожке, чуть опережая ее и все время оборачиваясь, чтобы разговаривать с ней.

Анна молча пожала плечами. Кем он может стать, этот бедный мальчик? Вором? Пьяницей-грузчиком, кем? С такой мамой и таким детством.

Виталик допрыгал до нее на одной ножке.