— Разве это так важно, Кизия, если кто-то раскроет твоеимя? Что из того?

— Ну… я бы чувствовала себя глупо. Я бы чувствоваласебя…

— Испуганной? — закончил он вместо нее. Онаотвернулась.

— Может быть, — ответила Кизия очень тихо, едваразличимо.

— Почему, дорогая? Почему тебя пугает возможность бытьсамой собой? — Ему хотелось услышать от нее ответ. — Ты боялась, чтоя оскорблю тебя, узнав правду? Что гоняюсь за тобой ради денег? Ради твоегоимени? Что?

— Нет… это… ну, вполне возможно. Для других людей, это,может быть, и причина, Лукас, но что касается тебя, я не волнуюсь. — Онанастойчиво ловила его взгляд, чтобы убедиться, что он все понял. Она доверялаему и хотела, чтобы он знал это. — Но есть еще кое-что, худшее. КизияСен-Мартин — это не просто я. Это — «нечто». Нечто позволяющее всегда быть навысоте, остальным недоступной. Когда мне исполнилось двадцать, меня считалисамой желанной девушкой на рынке. Знаешь, как акции Ксерокса. Если вы купилименя, ваши акции поползли вверх.

Он смотрел ей в глаза и видел в них отражение многолетнейболи. Лукас слушал молча, нежно поглаживая ее руку.

— Но быть лакомым куском на рынке — это еще не все.Есть еще родословная… есть дедушка с бабушкой, мать… — Она замолчала,задумалась. Голос Лукаса вывел ее из забытья.

— Твоя мать? Что с ней?

— Ну… просто… — Кизия старалась не смотреть Лукасу вглаза. Разговор явно тяготил ее.

— Что о твоей матери, Кизия? Сколько тебе было лет,когда она умерла?

— Восемь. Она… Она умерла от алкоголя.

— Понимаю. Она, значит, тоже прошла через это9 —Откинувшись назад, он пристально наблюдал за Кизией. В глазах ее застыланеизмеримая печаль, страх.

— Да. Прошла. До замужества она звалась леди ЛайэнХолмс-Обри. Выйдя за моего отца, стала миссис Кинан Сен-Мартин. Не знаю, чтооказалось для нее хуже. Возможно, быть женой отца. По крайней мере у себя вАнглии она знала, что это такое. Здесь все оказалось по-другому. Скоротечнее,жестче, грубее. Иногда мама говорила об этом. Здесь она оказалась больше «навиду», чем дома. Но здесь с ней не носились так, как со мной. И потом, она небыла такой удачливой, как отец.

— Она тоже была богата?

— Очень. Правда, не как отец. Она состояла в прямомродстве с королевой. Смешно, правда? — Кизия с горечью отвернулась.

— Не знаю, смешно ли. По крайней мере пока.

— Ты прав. Мой отец был очень богатым и могущественным.Ему завидовали, его ненавидели, а изредка любили. Он позволял себе дикиевыходки, много путешествовал, короче, всегда делал что хотел. А мама, мнекажется, была одинока. За ней постоянно следили, о ней писали, сплетничали, недавали покоя. Когда она бывала на приемах, пресса взахлеб расписывала еенаряды. Если в отсутствие отца она позволяла себе протанцевать с кем-нибудь изстарых друзей на благотворительном балу, это сразу же попадало в газеты как крупноесобытие. Матери казалось, что за ней охотятся. В этом смысле американцы оченьжестоки. — Голос Кизии угас.

— Разве только американцы? Она покачала головой.

— Конечно, нет. Все такие. Но здесь все так откровенно.Здесь они настырнее, свободнее в своих действиях. Может, мама оказалась слишкомхрупким созданием. И одиноким. Она всегда выглядела так, будто не совсемпонимала, за что ей эта травля.

— Она бросила отца? — Лукас начал проявлятьинтерес. Неподдельный. Он проникся сочувствием к этой женщине, матери Кизии.Хрупкой британской дворянке.

— Нет, она влюбилась в моего репетитора.

— Ты шутишь? — Он выглядел обескураженным.

— Ни капельки.

— И это сильно повлияло на вашу жизнь?

— Думаю, да. Это убило ее.

— Так сразу?

— Нет… Кто знает? Отцу стало известно, и от молодогочеловека избавились. Думаю, это ее доконало. Она предана — и приговорила себя ксмерти. Пила все больше, ела все меньше и, наконец, получила то, к чемустремилаеь. Отошла.

— Ты знала? Я имею в виду — о репетиторе.

— Нет. Тогда нет. Эдвард, мой опекун, рассказал мне всюисторию позже. Чтобы быть уверенным, что «грехи матери никогда не пристанут кдочери».

— Почему ты называешь это «предательством»? Потому чтоона обманула твоего отца?

— Нет, это было бы простительно. Проблема в том, что,влюбившись и вступив в интимные отношения с «простолюдином», она измениласвоему происхождению, своему наследию, своему классу, своей породе. —Кизия попыталась рассмеяться, но из этого ничего не вышло.

— И это грех? — спросил он с удивлением.

— Это, мой дорогой, самый тяжкий грех! Ты не имеешьправа заводить шашни с представителями низших классов. Главным образом этокасается женщин моего уровня. С мужчинами все обстоит по-другому.

— Им дозволено проникать в «низшие классы»? —Конечно. Джентльмены путаются со служанками сотни лет. Но леди, хозяйке дома,не положено ложиться под шофера.

— Понимаю. — Он попытался изобразить смущение, нонеудачно.

— Вот и отлично. А моя мать не понимала этою. Исовершила еще большее преступление. Она влюбилась в него. Она даже хотела с нимсбежать.

— А как же, черт возьми, твой отец узнал об этом? Ончто, шпионил за ней?

— Разумеется, нет. Он ни о чем не догадывался и ее неподозревал. До тех пор, пока Джин-Луис сам не рассказал ему обо всем. Ипотребовал от отца пятьдесят тысяч долларов, чтобы предотвратить публичныйскандал. Это, в общем-то, немного, учитывая все обстоятельства. Отец дал емудвадцать пять и устроил так, что того выдворили из страны.

— И все это тебе рассказал опекун? — Лукас,казалось, не одобрял этого.

— Конечно, ведь это своего рода страховка. Чтобыудержать меня в колее.

— Действительно?

— В некотором смысле.

— Почему?

— Потому что в царстве кривых зеркал я обречена. Вкаком-то смысле все развивается по схеме — вы «прокляты, если совершили это, ипрокляты, если не совершили». Мне кажется, если бы я жила предначертанной мнежизнью, я бы возненавидела ее и, подобно матери, спилась. Такой же конец ждетменя и в случае измены своему «наследию». Предателя предают: мать влюбилась впроходимца, который шантажировал ее мужа. Прелестно, не так ли?

— Нет, это патетика. Ты действительно веришь в этучепуху о предательстве? Она кивнула.

— Я должна. Должна верить. Я знаю немало историй,подобных этой. Я… В каком-то роде это случилось и со мной. Когда люди узнают,кем в действительности является тот или иной человек, они начинают относиться кнему по-другому, Лукас. Он для них больше не личность. Он — легенда, вызов,вещь, которую им хочется заиметь. И только он сам в состоянии понять, чтопроисходит.