С ногами забравшись на диван и поигрывая цепочкой Себастьяна на шее, Никки лениво водила глазами по страницам учебника судебной медицины. Сквозь жалюзи проникал свет послеобеденного солнца, освещая ее тело и оставляя в тени ноги и озабоченное выражение лица. Себастьян рассказал об отце.

— Я за тебя рада, — кивнула она. — А вот его мнежаль — он даже не представляет, что его здесь ждет. Уверена, он пожалеет, что вернулся. Ему больше подходит жить вдалеке отсюда и продолжать идеализировать Рио-Фухитиво.

— Ты в порядке?

— Да, а что?

— Тебя вроде что-то тревожит.

— У меня скоро дурацкий экзамен.

Себастьян пошел к себе в комнату и позвонил сестре.

— Ну и что? — Патриция осталась равнодушной к желаниям отца. — Мне без разницы, приедет он или нет. За все эти годы он не написал мне ни единой строчки, так чего мне радоваться? Тоже мне, любящий папочка.

Она сменила тему и поинтересовалась, надумал ли он что-нибудь по поводу ее идеи начать активную эксплуатацию Цифровых Созданий. Себастьян, который, сам не зная почему, до сих пор откладывал решение в долгий ящик, вдруг ответил «да», опять же, сам не зная почему.

— Отличная новость, братишка! Приходи ко мне в офис, обсудим детали и подпишем контракт. Как насчет завтра в одиннадцать?

— Послезавтра.

— С твоей скоростью в бизнесе странно, что еще никто не украл у тебя идею. Завтра.

И повесила трубку. Вот так. Он ушел из «Имадженте» из-за царящего там менталитета, сутью которого было: реклама — это обнесенное каменной стеной царство коммерции, передовой отряд рынка, на лету срывающий малейшие ростки искусства. Патриция по всем параметрам отлично подходила агентству, а он, хоть и знал, что нет искусства без коммерции, хотел, чтобы акцент ставился на искусство. То, чем он занимался в «Тьемпос Постмо», было искусством, и то, что делал в Цитадели — тоже…

Но нужно отдать должное «Имадженте». Разработанная ими рекламная кампания правительства была превосходна, очень артистична и тонко исполнена (поговаривали о внесших свежую струю иностранцах, но на самом деле в агентстве работали только боливийцы). От телевизионной рекламы Монтенегро, где он подает руку нищему у порога часовни Уркупинской Девы, на глаза зрителей наворачивались слезы, и они — пусть даже на мгновение — забывали о слезоточивом газе, которого не давно вволю надышались учителя, и о всяческих притеснениях крестьян, выращивающих коку.

Да, следовало отдать должное. Он закончил так же, как и «Имадженте», — работая на правительство. Монтенегро и его приспешники тянут алчные лапы, захватывая всю страну, дом за домом, пока не настанет миг, когда в оппозиции не останется никого. Благодаря рекламе и анкетам, демократия обещала и позволяла создавать диктатуры куда более совершенные, нежели установленные путем военных переворотов диктатуры прошлого. И так же, как стирались следы военных действий, можно было стереть и столкновения со сторонниками возрождения коки, запечатленные телекамерами на прошлой неделе: немного усилий — и сделанное правой рукой незаметно уничтожалось левой.

Себастьян пристроился рядом с Никки, положив голову ей на грудь. Она ласково перебирала пальцами его волосы, и Себастьяну захотелось рассказать ей о Цитадели. Никки того заслуживала, особенно теперь, когда Вара постепенно уходила в прошлое и их отношения понемногу входили в прежнюю колею — немного пресноватую, но такую успокаивающую. Агрессивное воображение Никки всегда вызывало у него беспокойство, а теперь все потихоньку успокаивалось и становилось на свои места. Может быть, в дальнейшем, когда их отношения окрепнут и он будет чувствовать себя увереннее, это воображение сможет получить место в их жизни. Кто знает. Малыш осьминожек. Эта смуглая кожа, такая манящая. Этот аромат тела, смешанный со сладковатым запахом духов. Это размеренно бьющееся сердце — оно стучит совсем не так, как его, которое то помчится, то замедлит свой бег, словно крадущиеся шаги за спиной…

— Знаешь, малыш…

— Да, знаю.

— Да? Неужели?

— У тебя встал и ему срочно надо.

— Нет, дурочка.

— А что тогда?

— Все, теперь не скажу.

— Не очень-то и хотелось.

Минута слабости миновала. Он не расскажет ей о Цитадели.

Себастьян включил телевизор и пробежался по каналам новостей. Основной темой было самоубийство Марино. Принято единогласно. Чей-то жалкий голосок пытался воспротивиться и заявить, что истинным виновником этой смерти стало правительство, но его быстренько придушили, утопив вескими авторитетными заявлениями о прогрессирующем старческом слабоумии покойного. Добряк-мэр с огромными аляповатыми усами выражал прискорбие в связи с кончиной Марино, но подчеркивал, что каждый живет и поступает, как считает нужным, и если Марино решился на такой шаг, то значит нам остается только смириться.

Себастьян выключил телевизор.

На следующий день он встретился с сестрой. Патрисия ждала его в офисе вместе со своей дочерью Натальей. Девчушка забавлялась, фотографируя все вокруг своим «геймбоем». Это была последняя модель, на кассету помещалось порядка тридцати черно-белых фотографий. Технология самая примитивная, изображение едва ли имело разрешение сто двадцать восемь на сто двенадцать пикселей. Но это неважно — самое интересное заключалось в том, что эти фотографии можно было раскрашивать, рисовать поверх них или подписывать тексты, увеличивать и уменьшать, вставлять пометки и даже делать стикеры с помощью карманного принтера той же марки.

— Дядя, улыбочку!

Пришлось нацепить гримасу, выражавшую полное и беспредельное счастье. При виде племянницы с «геймбоем» в руках ему открылось будущее: эти ребята с самого начала привыкают относиться к фотографии по-иному; для них полученное изображение — это не конечная цель, а лишь точка отсчета, самое начало. Щелчок камеры — не финиш, а только старт. Лет через десять поколение его племянницы будет смеяться над страстями, которые бушуют вокруг этой темы сегодня.

Патрисия провела экскурсию по новым помещениям агентства. Компания изрядно выросла и теперь занимала два этажа, В коридорах сновал персонал, несколько представителей беспокойной и старательной молодежи, творческие работники с сотовыми телефонами и «Palm Pilots» в руках. Вокруг значительно больше компьютеров, принтеров и сканеров.

— Не жалеешь, что ушел?

— По правде говоря, нет.

— Гордец хренов.

Смуглая девушка в очках и туфлях на таких тонких и высоких шпильках, что больше походили на штыри для охоты на вампиров, протянула ей фотографию модели в бикини, которую собирались поместить на рекламный календарь одной из авиакомпаний. Патрисия внимательно осмотрела снимок и попросила, чтобы увеличили глаза и сузили талию. Затем они снова вернулись к ней в кабинет.

Наталья фотографировала плакат — развалившийся в снегу полярный медведь. Себастьян подошел поближе и прочитал надпись в нижнем правом углу: «Каникулы в Антарктике». Что-то не так. Только вот что?