— У тебя есть телефон его матери?

— Я не буду ей звонить. Она во всем обвинит меня! Мнебы только узнать, когда похороны… Господи, ну застала я его с бабой… Ну дала быв морду… Ну, даже выгнала бы, но не насовсем, а так… Господи, неужели он такменя любил… Я даже и подумать не могла… Я ведь тоже его любила, но он же мужик,они все изменяют… Ну стерпела бы, подумаешь, цаца, изменили ей… А он слабый…мало ли, может, та девка ему навязалась, а он не устоял…

— Ну да, она его изнасиловала на твоем кресле…

— Лилька, не надо цинизма в такой момент. Это как женадо любить, чтобы с собой от любви покончить.

— Дай мне все-таки телефон его матери.

— Зачем?

— Надо!

— Зачем?

— Я узнаю, когда похороны…

— А если ей еще не сообщили? Ты соображаешь?

— Ну конечно! Бывшей сожительнице сообщили, а материнет? Кто ж это такой чувствительный, хотела бы я знать?

Мила вдруг подняла глаза на подругу. Взгляд ее сталосмысленным.

— Ты что, думаешь…

— Я думаю, что тебе через час сообщат, что его вовремянашли и откачали…

— Ты думаешь, он жив?

— Мил, голову на отсечение не дам, но…

— То есть, это инсценировка? С целью меня разжалобить?

— Мил, давай сначала мы все-таки хоть что-то узнаем.Тебе сказали, что он умер? Такая фраза была?

— Погоди, я сейчас вспомню. Позвонила баба, плачущимголосом. Спросила Людмилу Андросову, я говорю, это я. Тогда она начинает рыдатьв трубку и что-то бормочет: «…Ваня, Ванечка…» Я испугалась. Говорю, что с ним?А она: «Это он из-за вас, он яд принял…» Я заорала: «Какой яд?» А она такзлобно: «Мол, вскрытие покажет». Я кричу: «Где он, в какой больнице», а онамне: «Это вы виноваты! Вы его погубили. А потом трубку бросила.

— Мил, дай мне телефон его матери. Я ничего говорить небуду. Прикинусь, что ищу его по какому-то делу.

— По-твоему, Лилька, это игры?

— Да.

— Ой, мне страшно, а вдруг нет?

— Перестань дрожать! Давай телефон! — заорала нанее Лиля. — Сию минуту!

Мила протянула ей записную книжку.

— На какую букву?

— На «З».

— Почему? Она же Мария Викторовна.

— Злыдня.

— О! — только и сумела сказать Лиля. — Алло,скажите, как я могу найти Ивана Олеговича?

— А вам он зачем?

— Я с «Мосфильма», из группы режиссера Тыквина, у насумер художник по костюмам и нам срочно нужна замена, вот рекомендовали ИванаОлеговича, а я никак не могу с ним связаться.

Мила замерла, слушая Лилины импровизации.

— Вы знаете, девушка, Иван Олегович сейчас в больнице…

— Боже мой, а что с ним? Что-то серьезное?

— Да нет, он просто отравился чем-то, врачи сказали,это неопасно и послезавтра его выпишут. Может быть, вы оставите ваш телефон.Два дня ведь роли не играют, наверное?

— Ну, разумеется. Я обязательно еще позвоню. Послезавтра, когда Иван Олегович выйдет из больницы! Ну, что я тебе говорила? —Лиля с торжеством повернулась к Миле. — Он что-то не то сожрал, попал вбольницу и решил на этом сыграть, идиот!

— А какая скотина! И рыбку съесть и на кресло сесть!

— Ты вот, Милка, сразу поддалась на эту уловку… Думаю,мама там в сговоре.

— Нет, она меня ненавидела, Она хотела, чтобы Ванечкаженился на чистой девушке! Такой, чтобы простынкой наутро махать…

— Да ладно…

— Честное слово! Сама слышала!

— Значит, звонила тебе скорее всего какая-нибудьнезнакомка из больницы, которой он запудрил мозги. Мол, у него великая любовь,а ты, мерзавка, довела его до самоубийства… Кто знает, что он сожрал, несвежиесуши или пачку-другую снотворного. Мог и кого-то из персонала разжалобить… Фу!

— Да уж! Не зря я его выгнала… Вот тварь! Мужикназывается. Кстати, это очень женский способ свести счеты с жизнью.

— Да, мужики или стреляются, или, на худой конецвешаются. Так что успокойся, подруга. Все путем. Жив твой Ванька, но без тебяему, похоже, хреновато.

— А мне плевать! Ненавижу! Манипулятор чертов! Да еще стакой мамашей… Видишь ли, это сокровище достойно только чистой невиннойдевушки. Воображаю, сколько он таких девушек перепортил, козел! Лилька, пошли в«Полосу», мне напиться надо.

— Мил, время первый час!

— Правда? Обалдеть… У тебя есть выпивка?

— Дома есть, но мне завтра на работу. И вообще, с какойрадости напиваться?

— Тоже верно. Из-за такого дерьма не стоит. А ведьнебось ждет, что я ночью кинусь к нему в больницу, буду прорываться через всекордоны, рыдать у него на груди, а утром увезу к себе и буду в слезах умиленияего выхаживать… Нет, ты скажи, они все, что ли козлы?

— Все. Минус один.

— Ахметшин, конечно, не козел?

— Нет, он тигр, но это куда опаснее.

— Ох, Лилька, опять?

— Да, да, да! Умираю от любви! Аж в горле давит.

— Ты матери-то призналась?

— Да.

— А она что?

— Сказала: если любовь, кидайся с головой в этот омут,только не сломай шею. Примерно так.

— А он где?

— Уехал куда-то по своим делам. Вернется на той неделе.

— Лиль, оставайся у меня ночевать, а я тебя утромдовезу до работы.

— Мил, ну мне ж переодеться надо…

— Утром переоденешься, тебе же к одиннадцати, всеуспеешь. А мы сейчас чайку попьем, поговорим про татаро-монгольское иго…

— Только если не станем говорить про Ваньку. Противно.

— Да о чем там говорить? Он просто еще раз расписался всвоем говнячестве. Лиль, а как надо наверное презирать бабу, чтобы попытатьсяей впарить такую дешевую туфту?

— Да, подруга…

— Он что ж, думал…

— Мил, ты обещала!

— Все, молчу! Если еще раз упомяну о нем, то ты,пожалуйста, поработай шестикрылым Серафимом.

— Вырвать грешный твой язык, что ли?

— Именно! Кстати я тут в твое отсутствие кое-чтопридумала.

— Насчет чего?

— Насчет тебя.

— Интересно!

— Слушай, если ты собираешься со своим Чингисханомпродолжать играть в дурочку с девичьей фамилией Удалова, то в следующий раз,когда он захочет подвезти тебя до дома, соглашайся. Пусть подвозит ко мне. Ядам тебе ключи.