— Не только интересовался, но и хотел лицезреть. И в связи с весьма серьезными обстоятельствами.

— Если это связано с появлением у вас небесного гостя, то считайте, что я в курсе событий. Более того, я думаю…

Гофмайера такое начало разговора не удивило, а покоробило.

— То, что вы думаете, Зиберт, к делу не относится. В данном случае я выполняю решение, вытекающее из договоренностей наших высоких руководителей о сотрудничестве. Если вы придерживаетесь иного мнения, то скажите, и я не буду отвлекать вас пустыми звонками.

— Дорогой Гофмайер, вас напрасно раздражает, что я…

— Ошибаетесь. Меня не раздражает, а удивляет тот факт, что вы, казалось, опытный конспиратор, так беззаботно разглашаете ставшие известными вам оперативные сведения по телефону, к которому время от времени наверняка подключается противник.

В трубке послышалось какое-то недовольное мычание, затем шорох и наконец прорезался голос.

— Хорошо, через полчаса я буду у вас.

К тому времени, когда Зиберт появился в кабинете Гофмайера, тот уже успел поумерить свое раздражение.

— Садитесь, Зиберт, обсудим кое-какие события последних дней, — как ни в чем ни бывало ровным голосом начал хозяин кабинета.

— Простите, хочу для начала попросить у вас чашечку кофе. Чувствую себя в проклятом русском климате отвратительно.

— Пейте больше! — Гофмайер выдержал паузу. — Воды, естественно. В России необыкновенно сухой воздух.

Когда принесли кофе, Зиберт жадно выпил одну чашку и тут же наполнил вторую. Напиток подействовал быстро и явно положительно. Зиберт забросил ногу на ногу, давая понять, что готов выслушать все, даже самое несуразное.

— Так что же у нас сегодня в повестке дня, дорогой коллега?

С некоторых пор Гофмайер выстраивал свои отношения с Зибертом по принципу: быть твердым, но осторожным.

Во время последнего визита в Берлин Шниттке предупреждал его о том, что майор госбезопасности Зиберт, прикомандированный к действующей на Восточном фронте группировке «Север», является дальним родственником Лиины — жены руководителя имперской госбезопасности Гейдриха. Он направлен туда по инициативе самого патрона, который тщательно заботится о том, чтобы все лица, даже имеющие самое отдаленное отношение к его фамилии, после окончания войны могли бы с чистой совестью заявить, что не щадили себя во имя победы великой Германии на самых опасных участках.

Гофмайер молча положил перед гостем написанный Северовым отчет, а сам сел за стол, вытащил папку с бумагами, но углубляться в них не стал. Он внимательно следил за реакцией Зиберта.

— Слишком грамотно написано, чтобы быть правдой, — изрек Зиберт, не дочитав исписанные страницы до конца. — Вот, например, — он взял ручку.

— Стоп-стоп! Это документ. Что в нем правда, а что — нет, покажут тщательный анализ и время. В любом случае, оставьте его в первозданном виде. Вот вам чистый лист бумаги, и экспериментируйте на нем, как угодно.

— Пожалуй, вы правы.

— Что же касается грамотности письма, то, признаюсь, единственный предмет, по которому у меня в школе была постоянная единица — это правописание. По всем остальным я болтался между тройкой и четверкой. Так и остался необразованным, но без письменных ошибок. В общем, как точно выразился наш фюрер: «Все мы — одаренные неучи».

— Вы хотите сказать, грамотно написанное, не значит заранее заготовленное?

— Именно так. Особенно если учесть, что немецкий язык у нашего фигуранта — от матери-немки родом из Саксонии, где она долгое время преподавала в школе в том числе и немецкую грамматику.

— Откуда вы знаете?

— Из документа, который вы только что прочли.

— Разве? — Зиберт обхватил голову обеими руками. — Мой дорогой коллега простит, если я попрошу…

Не дожидаясь конца фразы, Гофмайер нажал кнопку вызова секретаря:

— Пожалуйста, еще кофе, побольше, покрепче и побыстрее!

Все три «по» сработали мгновенно.

Гость пил много и жадно. Хозяин сделал два глотка и отставил чашку в сторону.

Когда кофепитие подошло к концу, Зиберт вновь перечитал исписанные листы, теперь уж до конца.

— Вы опять правы, Гофмайер, знание языка здесь достаточно внятно объяснено. Как же я пропустил этот момент — непонятно.

Гофмайер знал разгадку, но не спешил предавать ее гласности, дабы не испортить отношений с гостем.

— И тем не менее, — продолжил Зиберт, подняв почему-то глаза к небу, точнее к потолку, — я вижу в предложенном нам покаянии целый ряд белых пятен, особенно в финальной части, то есть после запрыгивания объекта в наш тыл.

— Дорогой Зиберт! Каются в совершенном проступке, а это нам с вами еще предстоит доказывать. Пока же это — объяснение действий, предпринятых, возможно, немецким патриотом в интересах великой Германии и с большим риском для жизни.

Гофмайер знал, что демагогия действует сильнее разума, по крайней мере на первом этапе, и потому упорно гнул свою линию.

— Скажите, Зиберт, вы когда-нибудь куда-нибудь «запрыгивали», как вы выражаетесь, с парашютом?

— Боже упаси! Я рожден, чтобы ходить по земле, а не парить над нею. Я панически боюсь высоты. Что же касается нашего общего дела, то, признаюсь, в процессе общения вы уже убедили меня в несостоятельности части подозрений, одолевавших меня. Возможно, в ходе дальнейшей дискуссии отпадут и оставшиеся.

— В отличие от неуча-внука дед мой был человеком образованным и будучи профессором читал лекции по философии в университете Лейпцига. Так вот, он рассказал мне нечто вроде философского анекдота, который я в отличие от остального, рассказанного им, запомнил надолго: в древности были философы, которые месяцами спорили о том, сколько зубов у лошади. Однажды пастух, гнавший табун мимо философов, прислушался к их спору, после чего подвел к ним самую крупную кобылу, раздвинул ей пасть и вслух пересчитал количество зубов. Философы осудили пастуха за то, что он в одночасье лишил их предмета спора, а, следовательно, и возможности проводить время в приятных праздных дискуссиях.

— Поучительная история, но какое отношение она имеет к нашему разговору?

— Вам не кажется, что мы чем-то напоминаем этих древних бездельников?

Не дожидаясь ответа, Гофмайер нажал кнопку внутренней связи.

— Ефрейтор Кляйн слушает, господин полковник!

— Проводите парашютиста ко мне.

— Парашютист попросил мыло, полотенце и сейчас приводит себя в порядок после сна.

— После сна? — изумился полковник. — А шампанского с черной икрой он не попросил?

— Никак нет, господин полковник, с подобной просьбой он пока не обращался.

— И слава Богу! — Гофмайер знал, что ирония и сарказм с трудом усваиваются низшими чинами, а потому вернулся к обычной форме общения.