— Сопроводите немедленно задержанного ко мне!

Через несколько минут Северов, чисто выбритый и в достаточно опрятном виде, стоял перед полковником в его кабинете.

— Прошу прощения, господин полковник, должен был привести себя в порядок после долгих скитаний.

— Присаживайтесь, — бесцеремонно перебил сидевший в кресле Зиберт.

Северов глянул поверх него в сторону полковника. Тот легким кивком санкционировал предложение коллеги.

— Что ж, расскажите для начала о ваших скитаниях в лесу, — поспешил Зиберт.

— Думаю, нетрудно представить, что человек, направляющийся к вам с миссией, подобной моей, испытывает массу сомнений по поводу того, правильно ли он будет понят теми, к кому пришел.

— А потому, используя приобретенный опыт, профессионально и исключительно грамотно уходит от них, то есть от тех, к кому шел. После чего бесцельно бродит в дремучем лесу двое суток. Не так ли?

— Нет, не так. В лесу я пробыл не двое, а трое суток.

— Тем более. Решили вволю насладиться свежим воздухом и одновременно запутать свои следы от преследователей вместо того, чтобы потребовать сопроводить вас к нам.

— Это как раз то, чего я хотел избежать.

— Интересно. Идете к людям, которых старательно избегаете, рискуя жизнью.

— Одно дело, когда вас приводят как сдавшегося под конвоем, а другое — когда вы стучитесь в дверь сами. Не знаю, как вы, я предпочитаю совершать поступки по доброй воле.

— Логично, — поддержал полковник, что заметно озлобило Зиберта.

— Вам известна судьба вашего предшественника? — поинтересовался он.

— Я проходил подготовку в сугубо индивидуально-конспиративных условиях, поэтому не имею ни малейшего представления ни о моих предшественниках, ни о последователях.

— Мы могли бы отправить вас в подвал, где он закончил свое земное существование, проще говоря, был расстрелян.

— Если в порядке устрашения, то напрасно.

— Это почему же?

— Совсем недавно на фронте, будучи ранен, я пролежал всю ночь в открытом поле при двадцатиградусном морозе, у меня было достаточно времени, чтобы все обдумать и попрощаться с жизнью. А потому уверен, что большую часть пути на тот свет я уже проделал, а оставшаяся — меньшая — меня уже ничуть не пугает.

— Одну минуточку, — неожиданно вмешался полковник. — Мы отклоняемся от основной темы — что же было главным мотивом вашего прихода к нам?

— Я уже изложил в записке все, касающееся этой темы, но если необходимо, то…

— И желательно поподробнее, — Зиберт придвинул к себе исписанную Северовым стопку листов, положил ее перед собой, словно ноты, по которым намеревался сверять издаваемые звуки с написанным на бумаге.

Генрих в очередной раз изложил свою биографию, стараясь при сохранении содержания до малейших подробностей изменить форму, дабы рассказ не выглядел заученным уроком.

— И опять вы обошли причины, приведшие вас к нам, — раздраженно заключил Зиберт.

— Они очевидны.

— И все же?

— До войны в России было популярно все немецкое, и в школе учили только немецкий язык. Когда мы жили в Москве, мать преподавала немецкий язык даже в Военной академии. С началом войны она, как и все немцы, должна была отправиться в Сибирь, естественно, вместе с отцом. Но поскольку я к этому времени уже был на фронте, то им как родителям фронтовика разрешили жить у сестры отца под Самарой, на Волге, где они и находятся в настоящий момент.

— Хорошо, отложим биографию в сторону и перейдем к оперативной части.

— Самое время, — согласился Зиберт. — Для начала у меня совершенно примитивный вопрос: сколько агентов из местного населения вам предложено принять на связь?

— Всего одного — преподавателя средней школы.

Зиберт снисходительно улыбнулся.

— Как же — целый год готовили, чтобы принять на связь одного учителя? Согласитесь, это несерьезно.

— Согласен.

— Вот видите!

— Первоначально я должен был принять на связь четырех человек. Однако ваша контрразведка провела массовые аресты и ликвидировала нужных нам людей. Среди них оказались и те люди, с которыми я должен был установить рабочий контакт. Остался один учитель. И потому передо мной была поставлена задача — создание нового агентурного аппарата во Пскове.

— И вы, конечно, постарались как минимум убедиться за эти четыре дня лесной жизни, жив ли он?

«Неужели они зафиксировали мое пребывание на кладбище?» — мысль готова была сковать сознание, но он тут же вытеснил ее логикой событий. В этом случае был бы неразумен визит офицера на мотоцикле к Кторову. А кроме того, перемещаясь по лесу, Северов постоянно проверял себя на наличие слежки, особенно тщательно вблизи кладбища. Даже размеренные звуки, издаваемые кукушкой, показались ему тогда слишком человеческими, и он не сдвинулся с места, пока не увидел кукующую птицу на дереве.

— Я уже сказал, что моя главная цель — явиться к вам и желательно не под конвоем, а по доброй воле. Поэтому отклоняться от намеченного маршрута не было никакого смысла. — Северов бросил взгляд в сторону Зиберта. Тот продолжал изучать бумаги.

— Кстати, вы до сих пор не назвали ни фамилии, ни адреса человека, с которым должны установить связь, — вмешался Гофмайер.

— И то, и другое указано в отчете.

— Повторите.

— Кторов, Красноармейская, 10.

Гофмайер скрупулезно зафиксировал сказанное на бумаге. Зиберт не удосужился сделать даже этого. Затем полковник положил ручку на чернильный прибор, словно подводя итог разговору.

— Думаю, на сегодня достаточно.

То, что полковник думал, оказалось обязательным для всех присутствовавших.

— Сейчас вас отвезут на конспиративную квартиру, — обратился он к Северову, — где вы будете находиться несколько дней, пока мы проведем проверку.

Тут же появился офицер в наглухо застегнутом кителе и начищенных до блеска сапогах.

— Отвезете, — Гофмайер кивнул в сторону Северова, — на 12-ю.

— Слушаюсь! — офицер наглядно продемонстрировал, что каблуки существуют не для того, чтобы удобнее было ходить, а для того, чтобы ими щелкать.

Через пятнадцать минут езды по древнему городу, переполненному служивыми в гитлеровской военной форме, машина въехала во двор старого приземистого купеческого дома, сложенного из могучих бревен, видимо, под стать первому хозяину.

Уже в прихожей пахнуло чем-то близким к уюту. Чистый деревянный пол украшали лоскутные дорожки. Стол с могучей столешницей подпирали четыре толщенные опоры.

На шум из глубины дома вышла женщина, являвшая собой воплощение всех черт арийской расы: натуральная блондинка со светло-голубыми глазами, среднего роста, белолицая. Ее поведение вполне соответствовало образу. Она что-то коротко бросила шоферу и тот, не попрощавшись, исчез. Видимо, это был день, когда по немецкому календарю не следовало ни прощаться, ни здороваться.