Лампу можно считать простым устройством, принимающим решение. Когда я щелкаю выключателем, ввод информации происходит из разных источников. Вставлена ли вилка в розетку? Цела ли нить накаливания? Не перегорели ли пробки? Если на все вопросы ответ «да», лампа «решает» дать свет. Ей не нужно хоть что-нибудь понимать в электричестве или фотонах, однако она светит. Тем не менее модель работы лампы интересует физиков, инженеров и писателей, у которых лампа не работает. Они хотят предвидеть поведение лампы и манипулировать ею, а потому моделируют ее теоретически. Физики могут моделировать свет как волну, и эта модель дает массу прогнозов. Они могут моделировать луч света как поток частиц, что объясняет многое другое. Инженеры могут моделировать лампу как область концентрации электричества, идущего от проводов, и использовать это для того, чтобы выяснить, насколько большим должен быть предохранитель. Моя модель проще, и она помогает мне получать свет. Но ничего из всего этого лампе для работы понимать не нужно. Области мозга, принимающие решение, также представляют собой сложные нервные выключатели, которым ничего понимать не надо: они не должны понимать информацию, им нужно просто на нее реагировать. Когда я дотрагиваюсь до горячего, важно, чтобы сигналы прошли по моему телу, спровоцировали меня отдернуть руку. Ни один из участков, посылающих сигналы, не должен понимать, что они управляют моей рукой, что руке горячо или что, если они не сработают, я могу ее повредить. Им нужно знать не больше, чем лампе: если она не будет светить, я не смогу продолжать писать. Мы создаем абстрактную модель других людей, со всеми их целями, намерениями, эмоциями и мыслями лишь потому, что хотим предвидеть их поведение и манипулировать ими.

Состояния, которые мы подразумеваем в нашей собственной модели, суть и есть сознание. Мою модель спрашивают: «Что я могу видеть?», и ответом будет мой сознательный зрительный опыт. «Как я себя чувствую? Я раздражен», – это мой сознательный опыт чувства. «Почему я наступил тебе на ногу? Да потому что я раздражен и меня толкнул читатель», – это мой сознательный опыт умозаключения.

Это вид информации, который использует наша модель, и у нее нет никаких оснований участвовать в каких-либо иных процессах работы мозга. Остальная часть мозга не использует такие модели. Она работает как лампа или мой компьютер: получает сигналы и отправляет другие сигналы дальше. Больше не существует никаких моделируемых состояний, которые могут быть сознательными.

Мы даже не осознаём, как модель получает знание об этих состояниях. Как моя модель решает, что я был раздражен? Может быть, она принимает во внимание скорость моего сердцебиения? А вдруг я выглядел хмурым из-за жвачки, которую жевал в тот момент, когда спрашивали, как я себя чувствую? А уровень сахара в крови был ниже обычного, потому что после завтрака я больше ничего не ел. Это вполне вероятно. Мы убедились, что наш сознательный опыт эмоций формируется с помощью таких сигналов нашего тела. Но моя модель не говорит мне, что именно она решила. Эта информация в нашей модели превращается в состояние, и у модели нет причин удерживать информацию о том, как мы оказываемся в этом состоянии.

Я могу задать модели вопрос, а она – ответить, что я сержусь из-за ссоры с женой этим утром. Она может сказать, что я вспыльчив, потому что ничего не ел с самого завтрака. Это может иметь или не иметь отношения к тому, почему моя модель сообщает мне, что я раздражен. Но это сознательный опыт моего раздражения.

Странно, что иногда мы наделяем разумом шарикоподшипник, автомобиль и компьютер. Но это не предел для возможностей нашего сознания. Мы также способны изобретать разум, который возражает нашему сознанию и не хочет делать то, что мы хотим.

Большинство людей полагают, что их собственный разум – это сущность, которую они всегда могут контролировать. Католики даже каждую неделю сознаются в том, что согрешили в мыслях, как и в том, что должны были сделать, но не сделали. Но людям бывает очень трудно влиять на собственные мысли. Попробуйте несколько минут не думать о машине. Если у вас, как и у меня, появились мысли о других автомобилях, то чем сильнее вы станете стараться подавлять свое воображение, тем больше будете о них думать.

Но если вы добровольно не думали обо всех этих машинах, кто же вас заставил? Вы вынуждены винить в этом себя? Или, может быть, меня – за то, что попросил вас сделать такое упражнение? А вот ученые из Гарварда предоставили добровольцам шанс обвинить в этом что-нибудь другое[111]. Их испытуемые слушали несвязные шумы, записанные в кафетерии, но им было сказано, будто бы эти шумы содержат скрытое послание. Исследователи просили часть испытуемых не думать о машинах, когда те записывали свои мысли на бумаге. Другим они, напротив, велели намеренно думать о машинах. После этого они спрашивали участников, насколько скрытые послания повлияли на их мысли. Те, кто безуспешно пытался не думать о «фордах», «тойотах» и «порше», с большим рвением утверждали, что эти мысли приходили к ним под влиянием прослушанной записи. Те, кто думал о машинах умышленно, такого рвения не проявляли.

Мы с готовностью делаем выводы о множестве вещей, которые не можем контролировать. У наших прародителей были боги ветров, времен года и морей. И когда мы не способны контролировать собственный разум, то с радостью изобретаем другой, наделяя его этим качеством.

Наш сознательный опыт оказывается продуктом глубоко дефектной модели. Если честно, это несколько смущает. Почему же у нас нет лучшей? Когда мы создаем модель других людей, у нас имеются очевидные ограничения. Но себя мы могли бы моделировать лучше. Наша собственная модель могла бы иметь доступ к самому источнику решений. Вместо того чтобы гадать, почему я наступил вам на ногу или смеюсь над карикатурой, мой мозг мог бы просто объяснить мне это напрямую. Если бы вы разрабатывали разум, возможно, с этого вы и начали бы. Но я думаю, что существует по меньшей мере две причины, почему вы отказываетесь от своей разработки и возвращаетесь к дефектной модели самих себя – той, которая у нас уже есть.

Первая причина носит практический характер. Дело в том, что у мозга, вероятно, нет единого центра принятия решений, а даже если и есть, метод его работы и информация, которой он располагает, могут быть непригодными для модели. Вспомним о нашем роботе с его световыми сенсорами впереди и сзади и с двумя независимыми моторчиками, приводящими в движение колеса. Когда мы его придумали, то у него не было центрального узла принятия решений, который мы могли наделить безупречным сознанием[112].