В этой книге мы представили социальную теорию сознания. Сознание возникает из нашей модели того, как воспринимают нас другие люди. Так как же мы пришли к подобной теории? Что привело нас к этой теории и как она нам поможет объяснить то, чего мы не могли объяснить до сих пор?

Самые очевидные доказательства были представлены в третьей части книги. Мы судим о том, что думаем, чувствуем и хотим, почти так же, как другие люди судят о том, что происходит с нами. Мы больше полагаемся на выражение своего лица, на позы, ситуации и наблюдения за собственными действиями, нежели на получение осознанного знания непосредственно от каких-либо процессов в нашем мозге, которые определяют наши действия. Если смысл сознания состоит в том, чтобы понимать других людей, этого следовало ожидать. Но такого довода недостаточно для доказательства теории.

Если это все доказательства, которыми мы располагаем, то можно заключить, что сознание было случайным побочным продуктом некоего устройства, которым мы обладаем, чтобы судить о разуме других людей. У нас есть инструменты для моделирования других, а неконтролируемые частицы серого вещества вручают нам инструменты, тем самым давая нам сознание. Будь это правдой, сознание оказалось бы бессмысленным, совсем как соски у мужских особей.

Но сознание способно на большее. У нас есть дополнительные инструменты, чтобы формировать свою модель, и мы применяем их по-другому. Когда мы формируем суждения о людях, то пользуемся ощущениями, к которым у нас нет доступа, – это, например, боль или двигательная обратная связь. И мы часто осознаём то, что собираемся сделать, прежде, чем делаем это, даже когда никто больше не способен предугадать, что мы сделаем. У нас имеется личная информация, которой нет у других, например номер шкафчика для одежды.

Даже если сознание и возникло из-за плохой работы инструментов по пониманию других людей, с тех пор оно сильно изменилось и усложнилось. Это дает нам основание предполагать, что наше сегодняшнее сознание эволюционировало. Нетривиальный способ, с помощью которого мы делаем выводы о собственном разуме, предполагает, что сознание возникло в результате отбора, чтобы стать на ступень выше: у него был замысел. Наши предки, обладающие сознанием, более похожим на наше, больше преуспели, чем те, кто не имел такового.

Я могу предположить, в чем они превзошли других – в предвидении поведения людей и способности манипулировать ими. Они обладали лучшим даром выяснять, что другие люди думают о них, и затем меняли свое поведение таким образом, чтобы поведение окружающих было для них полезнее. Это прекрасно соотносится с другими вещами, которые мы знаем об эволюции приматов: причиной роста их мозга был социум. Это также согласуется с тем, что мы достоверно знаем о сознании – мы можем о нем говорить. Более того, это стало нашим рабочим определением сознания: если мы не можем сообщить о том, что видели вспышку, или увидеть связь между шатким мостом и нашими романтическими намерениями, значит, здесь поработало наше подсознание. Тот факт, что мы можем говорить – и говорим – о своем сознательном опыте, делает его объектом естественного отбора. Однако это социальный отбор, а потому все зависит от решения людей – полюбить нас или отказать нам в любви, если мы расскажем о чем-то неприятном, – вот что определит, сможем ли мы наделить своими генами следующее поколение.

Похоже, что социальное давление привело к асимметрии между тем, как мы судим о своем разуме, и тем, как мы судим о других. Возможно также, что эта асимметрия (использование личной информации, ощущений, например осязания, а также тот факт, что порой мы осознаём свои будущие действия до их совершения) полезна, если сознание нужно для того, чтобы понимать, как другие будут нас оценивать по нашим поступкам. Но у нас есть и прямое доказательство.

Его предоставляют эксперименты с бедной/богатой Ханной и выбором жертвы – Чарльза или Тайрона. В этих экспериментах по поведению участников внешний наблюдатель мог судить об их осознанной позиции. Если они принимали решение в обстоятельствах, когда наблюдателю было трудно понять, что привело к такому решению, в дело вступала их неосознанная позиция – их предрассудки. (А поскольку участники не могли понимать причины своего поведения, то и не осознавали, что ведут себя предвзято.) Но когда осознавали, что их решение можно классифицировать как социально неприемлемую мотивацию, то приходили к другим решениям.

Мы обнаружили и другие подтверждения постулированной социальной роли сознания. Если эта роль состоит в анализе социально значимой информации, мы могли бы ожидать, что мозг в первую очередь должен снабжать его такими сведениями, и именно это мы и обнаружили. Мы принимаем осознанное решение дышать, только когда это решение может волновать кого-то другого и когда он видит нас. Приобретенные навыки перестают быть осознанными, когда к ним теряется социальный интерес. Мы слышим чей-то голос в шумной комнате, когда он произносит наше имя. Наше подсознание должно постоянно отмечать и обрабатывать информацию, но в сознание эта информация попадает, лишь когда оказывается социально значимой.

Важное отличие социальной теории сознания, которую мы рассматриваем[121], и многих других теорий[122] состоит в роли сознания в принятии решений. До проведения экспериментов, описанных в этой книге, роль сознания казалась очевидной. Многие другие, более современные теории пытались как-то спасти обломки этой очевидной теории. У нас есть опыт принятия решений. Сознание также имеет доступ к огромному объему информации: мы испытываем ощущения пяти органов чувств и отчетливо представляем себе свои планы, мы размышляем и хорошо знаем, чего хотим. Если же сознание в самом деле не принимает решений, зачем ему все это знать? Не проще ли утверждать, что наше сознание должно сочетать множество других вещей, которые обрабатывает мозг, связывать их воедино и принимать решение с учетом всей информации и наших планов?[123]