Тому сразу повезло — он задержался в кабинете, когда англичанин, обзванивавший по министерскому справочнику предприятия, набрал его номер и осведомился, нет ли у завода кожи для ботинок, на несколько сотен тысяч долларов. Брокк ответил, что есть. Нарвитяне дубили как раз кожу для обуви.

Завод закрыл долги и с тех пор оставался на плаву, перехватывая заказы европейских обувщиков и играя на демпинге — рабочие руки стоят в Нарве дешевле, чем где-либо в Европе. Со временем Брокк собрал контрольный пакет акций.

Если Крючин получил от бурной юности быстроту реакции, беглость ума и навыки принятия решений при недостатке информации, то Брокк былмеханикомбез талантов и высшегообразования.

Пришлось учиться на ходу. Брокк уехал в Калифорнийский университет, а в Нарве тем временем воцарился хаос. Сбыт рвались контролировать питерские бандиты. Вернувшемуся с дипломом Брокку бросили в палисадник гранату. Семье пришлось нанять охрану, а сам он носил, как вериги, бронежилет.

Ситуация с рабочими руками стала еще более выигрышной, когда Эстонию приняли в Евросоюз. Кренгольмская мануфактура пережила парад хозяев и еле дышала, другие заводы тоже сокращали людей. Наличие дешевой рабсилы привлекало предпринимателей — первыми в Нарву метнулись швейники.

К тому времени Брокк уже запустил технопарк. Он рассудил так: раз моя отрасль загибается и клиентам выгодно заказывать только нишевую продукцию вроде хромированной кожи или обивки для мебели, значит, надо с этим смириться и зарабатывать как-то еще.

Брокк выбросил старое оборудование из цехов, очистил от тары склады и открыл двери перед знакомыми, решившими начать бизнес. Кроме них он заманил к себе мастерские европейских обувных и одежных брендов. Позже к ним присоединились другие предприниматели, и за десять лет оборот технопарка превысил 100 миллионов долларов.

Когда я вошел в кабинет, Брокк сидел, уставившись в ноутбук. Его левая рука обхватывала голову, а правая шарила мышью. «Садитесь и погодите секунду», — пробормотал он, не отрываясь от монитора. «Что-то случилось?» Брокк вздохнул и накрыл левую руку правой. На голове его образовалось что-то вроде кривой двускатной палатки.

Наконец он вымолвил: «Нанял тут хакера, чтобы залез на сайт института, где дочь учится, и скачал ведомость с отметками». — «И что, нормальные отметки?» — спросил я. «Ну, так, — отреагировал Брокк. — Она на третьем месте среди потока, но я ее знаю, могла бы быть первой».

Еще несколько секунд он елозил мышью, а потом захлопнул ноутбук и крикнул секретарю: «Принеси, пожалуйста, чаю. Мне зеленого. А вам какого?» — «Черного».

Из приемной раздалось блямканье, клокотание воды в чайнике, и вошла секретарь с подносом. «Я же просил зеленого!» — в отчаянии воскликнул Брокк.

Выпив чашку, он закутался в плащ и отправился показывать парк. Фабрика точно вымерла, разве что у ворот цеха разыгрывалась производственная драма. Дед с сигаретой в зубах, не стесняясь в выражениях, учил внука, покрытого белой пылью, как пользоваться ножовкой. Брокк умилился: «Семейное предприятие!»

«Предприятие» оборвало дискурс и поздоровалось. Они перемалывали пенопласт в крошку и формовали ее в теплосохраняющие панели. «В Нарве-то дома старые, холодные, народ утепляет», — обрисовал дед.

Брокк шагал в развевавшемся плаще между корпусами. Он открывал то одну дверь, то другую, заходил то туда, где шили одежду для газовиков, то туда, где лили резиновые лодки для рыбарей. Женщины на обувной фабрике, сосредоточенно пристрачивавшие подошвы, так и не подняли на него взгляд. В гулком ангаре ему что-то прокричали эстонцы, свесившись с потолка — там они монтировали фильтры для труб металлургических заводов.

Я спросил Брокка, почему он продолжает управлять парком и фабрикой сам — Нарва вряд ли станет чем-то большим, чем промплощадка с дешевой рабсилой; может, куда-то еще приложить капитал? Брокк отвечал, что играет роль не арендодателя, а платформы для развития предпринимательства, что ему особенно нравится на фоне всеобщей депрессии. «Это люди, которые если найдут на улице кошелек, вернут его владельцу, а не пропьют», — хвастал постояльцами Брокк. И добавил: «Страна-то маленькая, долго обманывать не сможешь».

Мы вернулись в кабинет, и секретарь опять перепутала, какой чай принести. Брокк обреченно вздохнул.

У ноутбука он сидел с печальным видом не потому, что дочь могла бы учиться лучше, а оттого, что прочел в ее письме, что она не хочет возвращаться в Нарву.

Брокк, Крючин, Ермаков, Анисимов, Еутых — все они самоучки. Не дети номенклатуры, которая высылала отпрысков учиться на Запад. Каждый из них стал успешным, потому что в свое время выиграл схватку с обстоятельствами за то, чтобы заниматься своим делом.

Звучит странно, но это была действительно схватка.

Их поколение начинало в разбитой, полуобморочной стране, стремясь зарабатывать тем, что любит. Получилось не у всех, и тогда происходило раздвоение личности — Крючин торговал металлом и стрелял, Ермаков возил грузы и ходил под парусом. Это метка поколения, сыгравшего роль газонокосильщика, ухаживающего за рекультивированной после долгой засухи лужайкой.

Они меняли мир в пределах возможностей, и это роднит их с известными предпринимателями. Твоей волей возникают новые производства, движутся товары, сервисы находят людей, улучшают их жизнь, экономят время и силы. Что еще нужно? Разве что успеть.

Говоря об «успеть», я вспоминаю Михаила Усова.

Архангельск. Стоя у лесопильной линии, Усов объяснял моему коллеге, как работает его бизнес. Грубая доска превращалась в профилированную евровагонку; компания «Белый медведь» зарабатывала 13 миллионов долларов в год.

Через два года, в последний день мая, я разговаривал с Усовым. Такова была идея: обзвонить наших героев и выяснить, как развивается дело.

К Белому морю подступило лето, мир цвел и требовал своего улучшения. Усов хотел строить дома из клееного бруса. Компания взяла кредит на комбинат избостроения — 40 000 квадратных метров жилплощади в год. В трубке восклицали: «В чем жить на Русском Севере, если не в доме из дерева! Строить для людей — это уже интересно, похоже на смысл жизни, да?» Я отвечал Усову, что, конечно, он прав, позавидовал температуре горения и простился с ним.

Первого июня он погиб. Его автомобиль вылетел с трассы у въезда в город, прямо у стелы с корабликом, поднятым бетонной волной.

Глава IV. За синь-водою

Правительство — не единственный европеец в России. Своих европейцев империя создала сама, преследуя до конца XIX века тех, кто крестился двумя перстами и писал «Исус» вместо «Иисус». Если бы пресса составляла рейтинги богатейших до Октябрьской революции, предприниматели-староверы оккупировали бы в них первый десяток мест.

Почему русские протестанты работали так истово и смогли ли девяностые с нулевыми вернуть трансформированные советской властью ценности староверов?