Девушка проводит рукой по глазам. Но видение не исчезает: рядом с ней высокая, стройная, хорошо знакомая фигура; на нее удивленно смотрят радостные, ласковые глаза…

– Юрий!.. Ты!.. – восторженным шепотом вылетает из груди девушки.

– Китти… голубка!.. Ты тут?.. – почти одновременно с ее словами срывается радостное восклицание с уст молодого человека.

Первое сознательное движение Китти было осенить себя широким благодарственным крестом за то глубокое, неизмеримое счастье, которое было ей послано…

– Ты не убит!.. Ты жив?!..

– Юрий!.. Ты!.. – восторженным шепотом вылетает из груди девушки.

В радостном порыве девушка протянула ему обе руки. В ответ на это приветствие Юрий одной правой рукой соединил и крепко пожал обе ладони Китти.

– Но ты ранен?.. Что с твоей другой рукой? – уже полная тревоги перед новой грозящей бедой, беспокойно спрашивает девушка.

– Сущие пустяки, приобретенные сегодня и не помешавшие мне весь день пробыть в строю. Неудобно только было очень, лишнее будто что-то болталось. Но я благословляю эту царапину, ведь только благодаря ей я в настоящую минуту тут, возле тебя. Не случись ее, Бог знает сколько бы еще времени могли мы пробыть бок о бок, не подозревая о близости друг друга.

– Дай же прежде всего перевязать твою руку, – полная тревоги, настаивала Китти.

Она, насмотревшаяся за последнее время на страшнейшие увечья, смертельные раны и сложнейшие операции, вся трепетала перед опасностью, мерещившейся ей в небольшом ранении, нанесенном Юрию.

Китти ловко и проворно наложила повязку, затем аккуратно свернула бинты и корпию.

– А вы опять за делом? Право, вам отдохнуть бы хоть немножко, – ласково обратился к ней вошедший в барак старший врач. – Надо же и себя хоть сколько-нибудь пожалеть: ведь вы почти за целые сутки не присели ни разу, – заботливо проговорил он.

– А теперь попрошу часа на полтора отпустить меня, – на сей раз с радостью согласилась Кити. – Тем более, что больные все сравнительно тихи: многие даже дремлют, – пояснила она.

– Ну вот, умница, давно бы так, – похвалил старичок доктор, с отеческой нежностью и болью в сердце следивший за тем, как все время, точно умышленно, морила себя работой эта самоотверженная девушка.

Но не могла же Китти объяснить этому доброму человеку, что еще час назад ей не для кого было беречь себя, а теперь…

Взглянув на просветленное, зарумянившееся лицо девушки, на блеск ее глаз, на счастливую улыбку, впервые открывшую эти губы и, словно по волшебству, согнавшую следы утомления и печали, на озарившиеся изнутри горячим светом ее черты, старик понял, что нечто внезапное, радостное заставило встрепенуться эту придавленную горем молодую душу. Он перевел взгляд на Юрия, на его счастливое лицо, на глаза, с лас кой устремленные на девушку, и в душе порадовался за нее.

Одевшись потеплее, Китти вместе с Юрием вышла из барака.

Кругом все запорошило чистым снежком. Скорбящее небо поспешило затянуть темную картину людской злобы сверкающей белой пеленой, набросив непорочно-чистый покров на кровавое поле. Оно словно хочет выполнить свой последний долг, воздать заслуженные почести этим уснувшим вечным сном верным сынам своей родины и торопится окутать их незатейливое последнее ложе роскошным парчовым пологом, усеять алмазными брызгами.

– Юрий, Юрий! Неужели это действительно ты, не призрак, а ты, живой, настоящий? Ну, дай же взглянуть на тебя, дай хорошенько насмотреться.

Девушка, закинув ему руки на плечи, внимательно и любовно разглядывала каждую черточку этого живого, хотя и сильно исхудавшего лица.

– Боже, Боже, думала ли я, надеялась ли снова смотреть на тебя, держать твою руку, слышать твой голос! Ведь мы считали, что ты умер, убит там, под Смоленском.

И слезы, которые заледенило в сердце горе, растопила горячая радость, заставив их благодатной струей политься из счастливых глаз девушки.

Опять, как там, в Благодатном, припала к плечу Юрия русая головка, опять блаженно билось сердце, опять загоралось в душе счастье, но неизмеримо ярче и лучезарнее выступало оно после густого мрака и безнадежной темноты, столько времени окутывавших все кругом.

– Но расскажи же, расскажи скорей, каким чудом ты спасся? Ведь и Дохтуров, и папа́ по наведенным справкам сообщили нам, что тебя нет в живых. Сядем вот тут, и говори, а то на ходу невозможно, движение мешает сосредоточиться, рассеивает.

Они сели на сломленное бурей придорожное дерево.

– Да, – начал Юрий, – спасся я поистине почти чудом. Видно, было кому горячо молиться за меня и отстоять у смерти, – убежденно вымолвил он. – Всех подробностей я, конечно, не помню. Случилось это тогда, когда неприятель уже ворвался в Смоленск, когда на улицах шла жаркая, неумолимая битва. Город весь пылал, температура становилась нестерпимой, на многих от раскаленного зноя даже загоралась одежда. Люди падали, как мухи. При подобных условиях дальнейшее сражение являлось физически невозможным; гибель становилась неминуемой и бесцельной. Тогда последовал приказ очистить город. Это было последнее, что я отчетливо помню. Мы, кажется, были уже вне городской черты, как вдруг совсем близко от меня что-то засвистело и с шипением закружилось по земле. Затем раздался оглушительный треск, удушливый дым окутал все окружающее. Лошадь подо мной бешено подпрыгнула и взвилась на дыбы. Меня с силой вышибло из седла и отбросило в сторону. В голове раздался страшный звон, и я потерял сознание.

Кити слушала затаив дыхание.

– Сколько времени пролежал я в беспамятстве – не знаю. Когда я очнулся, была ночь. Пальбы и выстрелов не было слышно; кругом все казалось мирным и спокойным. Я лежал, еще смутно и плохо соображая, когда где-то поблизости раздалась французская речь. Голоса приближались, число их увеличивалось. Не было сомнения: я оказался среди французов. Это обстоятельство заставило меня окончательно прийти в себя. Я стал припоминать, соображать, прислушиваться. Французы, видимо, мной совершенно не интересовались и не подозревали о моем присутствии; видеть меня они раньше, конечно, видели, но, приняв, вероятно, за мертвого, оставили на месте. В памяти моей воскрес слышанный приказ об оставлении города, – следовательно, Смоленск и его пригороды заняты неприятелем. Если по счастливой случайности впопыхах и впотьмах меня недоглядели и не забрали в плен, то надо было пользоваться своим счастьем и бежать до наступления рассвета. Но это было не так легко: внутри где-то сильно болело, голова совершенно отказывалась служить: при малейшем движении мучительно ныл затылок, глаза застилали красные круги. Встать на ноги я положительно не мог. И решил передвигаться ползком. Сколько часов я полз – не знаю, мне кажется, целую вечность; много времени терял на отдых, так как силы часто изменяли мне. Небо начинало светлеть, вдали вырисовывался темный силуэт леса. Эти два обстоятельства подбодрили меня. Туда, скорей туда, в лесную чащу, пока не рассвело, пока еще тихо у французов, пока никто меня не заметил.