Властность.

Уверенность, которая переходит в самоуверенность. Тяжелый подбородок. Белый лоб, слишком высокий, чтобы это было естественным, и если приглядеться, становится заметна что пудра, что синеватая кожа под ней. Лоб найо Арманди подбривает и брови рисует, поскольку собственные ее растут слишком низко…

Смешная. Она не понимает, что смешна, как не понимают этого ни муж, ни дочери. Она убедила их в том, что по-прежнему прекрасна.

Умна.

Сильна.

Люди легко поддаются убеждению, и Мирра невольно пытается походить на матушку. Лоб, правда, не бреет, уже спасибо…

Райдо наклонился к ней, якобы для того, чтобы лучше слышать: нет, не бреет. А вот брови выщипывает. И прическа эта… матушка назвала бы ее вульгарно вычурной. Не говоря уже о том, что юным девушкам не пристало носить украшения с крупными камнями. Нет, она не нарушила приличий, она замерла на грани их и теперь ждет одобрения матушки, чтобы за грань переступить.

А ведь переступит в глупом своем желании получить то, что считает своим по праву.

Откуда такая странная мысль?

Райдо отвлекся, пытаясь понять. Ведь не на пустом же месте появилась…

…манеры найо Арманди, которая едва-едва сдерживается, чтобы не начать командовать…

…и взгляд Мирры…

…и поведение доктора. Он недоволен, но тем ли, что жена ведет себя столь вызывающе?

А младшая из дочерей выглядит растерянной. Ей определенно не по вкусу происходящее, но спорить она не смеет…

Шестнадцать будет? Ровесница Ната, хотя он выглядит старше своих лет, но вряд ли найо Арманди сочтет Ната достойным кандидатом на руку дочери, с другой стороны, эта дочь не похожа на тех, кто будет ждать родительского благословения.

И молчать она не станет.

Сейчас сидит тихо, но лишь потому, что присматривается к Райдо. Решает что-то… что? Упрямая линия рта, слишком, пожалуй, жесткая для девушки. И черты лица резковаты. Она и сейчас-то не красавица, а прежде, надо полагать, рядом с сестрицей ей и вовсе приходилось туго.

Ничего.

Тем лучше. Главное, не спешить.

…это будет хорошая охота.

На чердаке зима обжилась. Она коснулась кукол, выбелив спутанные волосы их инеем, покрыв коркой льда фарфоровые лица. И краски стерлись.

Умерли куклы.

Хорошо бы, если бы и люди тоже. Ийлэ села на пол, который был обжигающе холодным, и усмехнулась: надо же, она вновь ощущает холод.

К хорошему привыкаешь быстро.

Комната. Чистая постель. Теплое одеяло. Вода горячая. Еда. Огонь в камине. Книга… какая-то глупая книга о невозможной любви, которая никому-то не интересна.

Ийлэ – так точно.

Она читает, а пес слушает, вернее, дремлет под звук ее голоса. И отродье дремлет. А щенок сторожит их сон. Он садится у порога, настороженно вслушиваясь в то, что происходит вовне. Но иногда и он позволяет себе отвлечься.

В этих вечерах была своя прелесть.

И в горьковатом чае, который Дайна так и не научилась заваривать правильно: она сыпала слишком много заварки в холодный чайник и первую воду не сливала, оттого и чай получался излишне крепким, темным до черноты, но с едва уловимым привкусом плесени.

Дайна сторонилась Ийлэ, делала вид, будто бы не знакома…

Ложь.

Кругом столько лжи, что только куклы безопасны. Ийлэ рассадила их за столом. Отступила. Подползла к трубе, которая была горячей, и значит, отродью не грозит замерзнуть. Оно, отродье, спало, стиснув розовые кулачки, которые выглядывали из белых пеленок…

– Ты здесь? – Нат в отличие от хозяина разрешения не спрашивал, дверь толкнул и вошел. – Здесь.

Ийлэ замерла. Она знала, что щенок ее ненавидит, как и она ненавидит его. И, объединенные этой взаимной ненавистью, они были относительно безопасны друг для друга.

– Ты от них сбежала? – Нат забрался на сундук. Он сидел, покачивая левой ногой, и пятка стукалась о боковину сундука с глухим раздражающим звуком. – Ты их знаешь?

Ийлэ подумала, что можно не отвечать и тогда щенок уйдет.

Или останется.

Она сама не знала, чего ей хочется больше.

– Да, – сказала она и тоже села, прижавшись спиной к печной трубе. Старый свитер, который оказался неожиданно мягким и уютным, а еще настолько большим, что Ийлэ могла в него завернуться едва ли не с головой, грел неплохо, но труба всяко была лучше.

– И они тебе тоже не нравятся?

– Тоже?

Нат кивнул и доверительно произнес:

– Не люблю людей.

Ийлэ подумала и согласилась: в этом имелся смысл. Люди… люди не стоили доверия. И вообще ничего не стоили. Они притворялись друзьями, они обещали помощь, а вместо этого…

– Ты мне тоже не нравишься.

– Знаю.

– И хорошо, что знаешь. – Нат провел ладонью по волосам.

Украденный жест. Смешной.

– Чего?

Ийлэ не смеялась. Она разучилась, тогда, давно уже, но он все равно почувствовал ее… что? Готовность улыбнуться? Чушь какая.

– Я вообще здесь потому, что Райдо сказал за тобой присмотреть. Я и присматриваю.

– Нет.

– Что «нет»?

– Не только поэтому.

Она думала, что щенок разозлится, и на всякий случай нащупала нож. Нож Ийлэ украла на кухне, он был старым, с неудобной, слишком скользкой рукоятью и кривым коротким клинком.

Убить щенка вряд ли получится, но Ийлэ не позволит больше себя мучить… никому не позволит…

– Дура, – отозвался Нат. – Не трону я тебя… я вообще с бабами не воюю… вот была бы ты мужиком, тогда бы…

Он замолчал.

А Ийлэ убрала руку с ножа, ей почему-то хотелось поверить Нату. Он ведь ненавидит. А ненависть не лжет, в отличие от любви…

– Знаешь что… – Он спрыгнул с сундука и прошелся, ступал осторожно, почти бесшумно, но при этом выглядел расслабленным. Охотник? Ийлэ знакома с такими вот охотниками, которым, кажется, нет до тебя никакого дела, а стоит подпустить слишком близко… – Ты права, наверное… я и вправду здесь не только потому, что за тобой приглядываю.

Он повернулся спиной.

– Тут… спокойно, да? Ерунда вот такая… полная… спокойно… на чердаке… а они… из города, да?

– Да.

– Мамаша… доченьки… сватать будет?

– Не знаю. Наверное.

– Точно будет. – Нат почесал себя за ухом. – Небось думает, что Райдо на ее доченьке женится, а потом помрет. Только он не помрет, да?