Дом вычистить от чердака до подвалов, главное, чтобы чистили в присутствии Маргарет, а то мало ли… за прислугой нынешней глаз да глаз нужен. Чуть отвернешься, и растащат все, что плохо лежит, а что хорошо – перепрячут и все одно растащат…

Ремонт обойдется, конечно, в копеечку, но усадьба и доход немалый приносит в умелых руках, не говоря уже о том, что собственное пса семейство наверняка не бедствует.

– Но я рада буду помочь вам во всем… – Маргарет огляделась.

Гостиная выглядела… убого…

Отвратительного цвета обои, явно дешевые, мебель приличная, но давно вышедшая из моды, верно, хозяин привез то, в чем больше не нуждались.

Один живет, бобыль бобылем… оно и к лучшему, небось, будь тут семейка его, Маргарет и близко бы к дому не пустили… все они, что альвы, что псы, от честных людей нос воротят.

– Спасибо. – Райдо опустился в кресло. – Но мы как-нибудь сами…

– Здесь так мило… – пролепетала Нира, беспомощно оглядываясь на отца, который не нашел ничего лучше, как присесть у камина.

Нахохлившийся. Недовольный.

А чем, спрашивается, недовольный? Тем, что Маргарет заботится о семье? Кому-то ведь нужно быть мужчиной…

– Скажите, – Райдо прикрыл глаза, надеясь, что выглядит достаточно немощным, чтобы гостьи расслабились, – вы… вам ведь доводилось бывать здесь ранее? Ах да, конечно, вы же упоминали… простите, я стал таким рассеянным.

Его тотчас убедили, что его рассеянность – естественное следствие его состояния. Ему не следует перенапрягаться, а следует больше отдыхать. И конечно, нужен кто-то, кто этот отдых организует, потому как просто возмутительно, что в гостиной до сих пор нет подушек…

Действительно, как это Райдо жил без подушек?

И чай подали с запозданием, а выпечка недостаточно идеальна. Нет, конечно, Маргарет не критикует, она понимает, что мужчине, тем более нездоровому, невероятно сложно с хозяйством управляться, оно, хозяйство, требует женской руки.

И если бы Райдо позволил помочь…

Он позволил.

– Найо Арманди, – он принял из рук Мирры чай и подушечку, которую торжественно принесла Дайна, передав доктору, тот – супруге, а супруга вручила Мирре, – скажите, каким был дом раньше?

– Раньше?

– До войны, – уточнил Райдо, заталкивая треклятую подушечку за спину. – Мне бы хотелось воссоздать дом во всем былом его великолепии, но не хватает информации.

…а вопрос не понравился.

С чего бы? У нее нет причин хмуриться, ведь спрашивает Райдо о вещах безопасных, но найо Арманди медлит с ответом.

Мирра замолкает.

А Нира говорит громко:

– Дом был чудесным! Мы сюда часто приезжали. Найо Луари устраивала чаепития и еще музыкальные вечера…

– Мирра прелестно управляется с клавикордами! – поспешила заверить Маргарет, бросая на дочь предупреждающий взгляд. – Вы должны ее послушать. Виктор полагает, что музыка оказывает благотворное влияние на пациентов…

– Значит, музыкальные вечера…

…Ийлэ возраста Мирры, если и старше, то ненамного.

А она с этими самыми клавикордами умеет управляться? Должна бы. Благородных девиц учат вышивать, играть и петь, читать с выражением…

– И еще маскарады! Найо Луари, – Нира матушкин взгляд предпочла не заметить, – зимой устраивала потрясающие маскарады!

– Для детей, – сочла нужным уточнить найо Арманди.

– Так я и была ребенком, – возразила Нира. – Помню, мама сшила мне костюм ромашки, сказала, что я такая же конопатая. Но ромашки ведь не конопатые, а солнечные… вот Мирра была розой…

Мирра вздохнула:

– Простите мою сестру, она еще ребенок, а вам вряд ли интересно…

– Отнюдь, – вполне искренне уверил Райдо. – Мне очень даже интересно…

– И у меня было такое желтое платье. Яркое-яркое. А к нему шляпка, украшенная ромашками, не живыми, конечно, из ткани. И длинные перчатки… они все время съезжали, что жутко меня раздражало! А Ийлэ предложила перчатки ленточками подвязать…

Она вдруг осеклась и сгорбилась, пробормотав:

– Простите… вам это действительно не интересно.

Пауза длилась недолго. Найо Арманди отставила чашку, сказав:

– Вы не представляете, до чего сложно в нашей глуши найти приличные обои. Приходится выписывать каталоги, ждать заказ. В прошлом месяце я решила несколько освежить гостиную, выписала чудесные, как мне казалось, обои незабудкового оттенка, но то, что пришло…

– Мама так переживала… – Тема обоев, похоже, устраивала Мирру куда более, нежели тема детских балов и детских же воспоминаний.

Ничего.

Райдо умел ждать.

И наблюдать.

Он кивал, соглашаясь в нужных местах – сказалась матушкина выучка, – вздыхал. Сочувствовал. Качал головой. И казался вполне искренне увлеченным беседой.

Наблюдал.

Доктор. Виктор, с ударением на втором слоге. Здесь, за Перевалом, имена другие, а люди те же. Слабые. И сильные. Добрые и злые. Всякие. Этот – беспомощный. Прежде он казался иным. Солидным. Важным. Уверенным в себе. Но теперь та его маска поблекла, а может, просто сменилась иной. Виктор Арманди сидит в уголке, поджав узкие губы. Он недоволен, но слишком слаб, чтобы это недовольство выказать.

…но держится прямо.

Корсет?

Похоже на то, слишком уж неестественная осанка. Костюм куплен в магазине готовой одежды, поэтому сидит хорошо, но не идеально. И по рукавам заметно, что костюму этому не один уж год.

Найо Арманди не считает нужным баловать мужа.

На макушке его проклевывается лысина, и от доктора тянет касторовым маслом, запах слабый, и прежде Райдо его не замечал, но обострившееся чутье позволяет наново читать старых знакомых. Доктор смазывает голову маслом в тщетной попытке приостановить выпадение волос, а поскольку масло смывается плохо, то эти самые волосы, наполовину рыжие, наполовину седые, слегка вьющиеся и непослушные, покрывает тонким слоем пудры. Она и лежит на плечах его визитки.

Мирра рядом.

Ее окружает облако духов, верно, с псами она прежде не встречалась, а потому и духами она пользовалась щедро.

Красива? Пожалуй. Кукольная правильная красота, которая пришлась бы по душе матушке… во всяком случае, не будь Мирра человеком, пришлась бы.

Она злится. На кого?

Не ясно, но злость мелькает, искажая совершенные черты ее личика, и тогда Мирра касается щеки мизинчиком, а в уголках губ появляются складки, пока едва заметные, но с годами они станут глубже. Бабушка учила, что по рисунку морщин можно прочитать чужую душу, и собственная, Мирры, пока скрытая, проглядывала в чертах ее матери.