И ведь всего-то на минуту прикрыла глаза, согретая его мехом, а когда открыла — обнаружила себя в постели, под одеялом. Согрело меня, впрочем, отнюдь не оно. Даже поворачиваться не нужно — перекинутая через талию рука и тёплое дыхание, опаляющее висок, не оставили простора воображению.

— Хота? — спросила, сама не зная зачем. Ну правда, кто ещё осмелится влезть в мой кошачий домик, забраться в мою постель и думать, будто проживёт дольше трёх секунд?

— Разбудил? — ответил он вопросом на вопрос. И руку тут же убрал, попытался подняться, но я успела его остановить. — Извини. Хотел уйти, но ты так мило спала…

— Пялился на меня, пока я сплю? Ты же в курсе, что так только маньяки делают? — протянула я насмешливо, полностью разворачиваясь к нему. — Надо же, ты даже оделся.

А зря, между прочим. Нет, ему жутко идут все эти нелепые фланелевые рубашки… и небрежно растрёпанные кудри, хоть он их терпеть не может. Но глупо отрицать, что я бы предпочла его совсем в другом виде.

— Много ты в маньяках понимаешь, кисонька, — фыркнул Хота. Тоже повернулся, оперся на локоть, отчего наши лица оказались слишком близко друг к другу.

Очень близко. Я едва удержалась, чтобы не потянуться к его губам, просто потому что… слишком хорошо помню, каково это — целоваться с ним. Чувствовать его ласку, его страсть и нежность. Хаос великий, я то наше приключеньице на дороге неделю забыть не могла! Безобразную ссору, впрочем, тоже, но поцелуй определенно был куда лучше.

Поцелуи всегда лучше, когда не знаешь, о чём завести разговор. Как вообще разговаривать, не вспоминая всех обид, что есть между нами?..

— Зато ты знаешь, — всё же сумела проговорить я. Без сарказма и ехидства, скорее с сожалением: очевидно, Хота свою работу обожает, но приятной она от этого вряд ли становится. — Никогда не понимала, как вы с мамой занимаетесь всей этой гнусью из года в год.

Он насмешливо прищурился.

— Ты впрямь хочешь говорить сейчас о моих маньяках? Я точно не за этим остался.

«А зачем?» — тут же захотелось глупо спросить, но Хота не дал. Протянул руку, коснулся моих волос, погладил щеку кончиками пальцев. С трудом удержалась, чтобы не прильнуть к ним, точно безмозглый котёнок.

— Я скучал по тебе, Джинни. Хаос, я так по тебе скучал. По чернике тоже… ладно-ладно! — Я возмущённо фыркнула и ударила его кулаком в плечо. — По тебе больше. Ни по кому так не скучал. Никогда.

Как будто я по тебе, дурню, не скучала хоть один день. Даже в те моменты, когда хотела откусить тебе что-нибудь.

— Скучал он, надо же, — буркнула я. Вышло, впрочем, беззлобно и почти шутливо — ругаться всё ещё не хотелось (а вот спать — очень даже). — В свободное от попыток самоубиться время. Ха, думал, мне никто не доложит, как ты славно веселился в своём долбаном Сармаде?

— Надеялся на это.

Вот и зря. Ну да я сама бы, наверное, предпочла не знать: слишком больно и жутко делается от одной лишь мысли о том, что мой альфа очутился по уши в дерьме и едва не отбыл на тот свет. И никого не было рядом, чтобы вправить придурку мозги, чтобы как-то помочь… да просто утешить, в конце концов! Паршиво это донельзя, когда приходится такое разгребать в одиночку, и он не должен был…

— Знал бы ты, как я жалею, что не прознала вовремя. Даже разговаривать бы не пришлось: дала б тебе разок по башке и утащила бы в коробочку…

— Каким это образом? — не оценил Хота моих влажных фантазий о коробочном доминировании.

— Зубами за шкирку, как котёнка.

— Ну, между нами говоря, у тебя бы вряд ли вышло.

— Эй, у меня бы прекрасно вышло, — лениво возразила я, всё же принимаясь тереться щекой о чужую ладонь. Дурацкие кошачьи рефлексы. С утра точно будет стыдно. — Подумаешь, гроза Греймора выискалась… Ты всего лишь Хота!

Он со смешком покачал головой.

— Ну а ты в сто тысяч раз несноснее любого медведя, если тебя невовремя разбудить.

— Ой, всё, отвали, я сплю.

Выдав это, я с наслаждением запустила пальцы в мягкие светлые кудри и прижалась-таки ртом к его губам, стирая с них эту противнющую ухмылку. Какой уж тут сон, когда Хота так близко? Нет никаких сил удержаться. И лучше бы не думать о том, что преград между нами — пара джинсов да чисто символическое одеяло. А иначе итог немного предсказуем.

Хота ласково обнял, ответил на поцелуй, мягко прикусил нижнюю губу… и тут же отстранил меня, нахмурился, укоризненно уставился этими своими шкодными глазищами. Золото и лёд, холодность и страсть — в этом весь мой Хота, невыносимый поганец, без которого моя жизнь была сплошь никчёмной и унылой.

Ему, впрочем, об этом знать необязательно.

— Ты когда-нибудь прекратишь меня динамить? — недовольно осведомилась я, заставив его поморщиться.

— Просто не хочу наделать глупостей. Снова.

— А чего я хочу, ты, конечно же, спросить не желаешь?

Хота помотал головой, снова протянул руку, чтобы коснуться моих волос, но я вовремя отстранилась. А вот будет знать.

— Не сейчас, Джинни. Не так. Не когда мы впервые очутились в одной постели, я выгляжу как огородное пугало, а ты всё равно что голая.

Ну надо же, какие мы правильные. Сердито заворочалась в своём одеяльном коконе, но тут же бросила эти бессмысленные трепыхания — хватка у Хоты дай Прядильщик каждому. Да и отталкивать его совсем расхотелось, едва он прижался губами к моему виску, зарылся носом в волосы и негромко продолжил:

— Ничего я не хотел сильнее, чем повернуть время вспять, сделать всё по-другому. Никуда не рвался больше, чем к тебе, всякий раз останавливаясь в последний момент. Я люблю тебя, Джинни, ничто не способно это изменить. И…

Хота вдруг запнулся, выпрямился, тряхнул головой и заявил:

— У нашего сына будут твои волосы и мои глаза. И он обязательно будет медведем.

Нет, ну каков наглец!

— Медведем? Вообще не круто пошутил, — сухо откликнулась я, отвернувшись с почти нелепой поспешностью. Может, хоть так получится скрыть радость и надежду пополам со смущением, что вспыхнули внутри. — Для ясности: твои шансы стать отцом моих котят стремительно мчатся к нулю.

Он лишь рассмеялся, не удостоив мой выпад ответом. Оно и верно: кому я вру вообще?

Хота снова наклонился ко мне, ткнулся губами в волосы, на короткое мгновение сжал плечо. Не слишком затейливо и даже не эротично, а всё равно внутри словно перевернулось что-то. То ли сердце, то ли душа, так и не разберёшь. Вмиг накатило горестное осознание — вот так мы могли проводить каждый вечер из прошедших пяти лет.

— Люблю тебя, — повторил Хота.

Любит, ну конечно же любит. Всегда любил. Как и я его.

Но донести эту мысль до него я не успела — только и открыла рот, а Хота уже проворно смылся на другой конец моей новой спальни. Да что за?..