человека, вахтовика и ударника, даже с похрапыванием.

Но, разумеется, сквозь полуопущенные ресницы примечал, что происходило вокруг.

В вагон ворвались по очереди: здоровенный цыганище звероватого вида – все, что положено, на месте, от алой рубахи до кольца в ухе, – одна старуха, обвешанная такими же уродливыми блямбами, вторая цыганка помоложе, с дитем на руках, и четвертым – цыганенок лет шести-восьми. Весь этот табун, влетев, так и шарил шальными глазами по вагону. Смотреть было особо не на кого, кроме как на спящего на лавке пижона с узлом и престарелого дачника, который от шума проснулся, повел очками и вновь задремал.

Цыгане пробежали далее. Только мелкий, глазастый, нахальный мальчишка замешкался у «спящего», протягивая грязные лапки, явно примеряясь что-то подтибрить.

Саша, убедившись, что взрослые уже свалили в следующий вагон, рявкнул, клацнув зубами:

– Я тебя! – И цыганенок, визжа и колотя босыми пятками, умчался.

Развернувшись и спустив ноги с лавки, девчонка затараторила:

– Ой, спасибо, спасибо, спасибо, – и все цеплялась, то ли норовя обнять, то ли пожать руку.

Лет десяти-одиннадцати, бесспорно, цыганка, хотя какая-то светлая, и глаза не карие, а зеленые. Одета странно: не умеет она это все носить, как будто на ней не свое, на босу ногу – вьетнамки размера на два больше, но сами ноги, пусть босые, грязные, а все-таки аккуратные, нежные, видно, что непривычные к такой обуви, и кайма под ногтями еле видна. Вообще она была в целом не такая, на обычную цыганку не похожа, мордочка смышленая, славная и не наглая.

– Не за что, – сдержанно ответил Чередников, проверяя, на месте ли часы. – Что стряслось-то?

Девчонка, справившись с испугом и взяв себя в руки, соврала уже вполне сдержанно:

– Да вот, пристали что-то. Не знаю, кто это.

– Пристали. Не знаешь, – повторил Саша. – Не стыдно врать-то, нет? Куда едешь, в Крюково, что ли?

– Ой, нет-нет, – переполошилась она, – я оттуда, а куда – не знаю. Я, дядя, пойду?

– Не пойдешь, – возразил он.

– Я милицию позову, – вякнула девчонка.

– А не надо, я тут, – Саша, достав, махнул удостоверением.

И тут мелкая, сдавленно заверещав, вцепилась в рукав, лепеча какую-то чушь: «Дядя! Сам бог вас мне послал, дяденька, миленький», и снова цеплялась, чуть не целуя руки.

– Эй, тихо ты! – приказал Чередников, не на шутку перепугавшись. – Мне-то в Крюково выходить, так что быстро растолкуй, что к чему, а то смотри, твои обратно побегут – я тебя им вручу.

– Не надо, – серьезно попросила она, – не хочу к ним. Я не с ними! Я с братом жила, в школу ходила, потом он ну, эта. Уехал. И они меня нашли и в табор затащили! Воровать, попрошайничать заставляют, а я не хочу, учиться хочу! Доктором хочу быть.

И вот уже принялась хлюпать носом.

– Погоди рыдать. Брат, стало быть, уехал и тебя оставил? А родители есть?

– Нет.

– Ну а кроме брата?

– Я не хочу к ним!

– А куда хочешь, в интернат? Звать тебя как?

– Валя.

– Ну а фамилия?

– Шаркози.

Видимо, такая у него физиономия стала, что девчонка перепугалась теперь уже его, поскольку отъехала на заднице к стенке вагона.

Чередников, спохватившись, взял себя в руки, привел лицо в порядок:

– Так, так, тихо, тихо, тс-с-с. Не бойся. Я просто очень, очень удивился. Бывает, понимаешь? Давай еще раз: Валя?

– Д-да…

– Шаркози?

– Й-а самая…

– И жила, небось, на Большой Дмитровке, пятнадцать, квартира двадцать три? И брата зовут Яшей?.. И не уехал он, а его посадили. – И, увидев, что девчонка уже на грани истерики, солидным тоном успокоил: – Ну-ну, что опять не так? Мы же милиция, все знаем. Давай, Валя, так поступим: выйдем на Крюково и наведаемся в отделение…

– Дядя, не надо, – серьезно попросила она. – Они меня родне сдадут.

– Тоже верно, – машинально произнес Саша, а у самого поджилки тряслись от восторга – шутка ли! Ехать домой, совершенно оплеванным и никчемным, – и выловить ту самую Валю из красной книжки.

Было стойкое ощущение, что имеет место быть то, о чем лишь в книжках читал, – огромная, халявная Удача. Главное – не спугнуть!

– Что же с тобой делать? – начал он солидно-снисходительно. – Все равно ж положено ребенка родственникам передавать. Тебя и в детдом небось не примут, ты ж не сирота ведь, нет?

– Н-нет, – промямлила она.

– А что ж делать?

Но тут девчонка, как бы решившись, приблизила к его уху обкусанные, обветренные губы и быстро зашептала:

– Я тебе страшную тайну выдам, а ты пообещай, что в табор не сдашь. Тебя командир похвалит. Счастье будет. А меня устройте куда хотите, хоть в детдом, я согласная!

В это время поезд подкатил к платформе. Саша колебался ровно с полминуты, пока не увидел, что на перроне расположилась цыганская компания, к которой присоединилась та самая, что только что бегала по вагону. Бабы стабунились в сторонке, мужики соединили головы, точно срослись, и принялись совещаться. Зрелище было многообещающее, само по себе стало интересно: что могла натворить эта мелкая зараза, если за ней такая охота? И что за тайна?

– Едем до следующей станции, – распорядился он, – лесами вернемся.

– Куда? – пискнула Валя.

– Ко мне пойдем. Так и быть, выручу тебя. – И строго добавил: – Если не станешь врать и будешь слушаться.

Она пообещала.

* * *

Проехали до следующей платформы, спрыгнули с перрона и по хорошо знакомым лесным тропинкам, петляя среди воронок и остатков окопов, возвращались обратно. В какой-то момент девчонка захромала; Саша глянул: ну точно, не привычны лапы к вьетнамкам, натерла перепонку между пальцами. Вот бедняга. Разувшись, пожертвовал ей свои носки.

– Свежих, прости, нет.

– Не надо, не надо, – отнекивалась она, дергаясь и озираясь.

– Успокойся. Сюда никто не полезет из ваших.

– П-почему?

– Темно. Кабаны. Мины, – неудачно пошутил, она снова переполошилась. – Ой, ну хватит уж! А то сейчас брошу прям тут.

– Я