Благо, у Льва и Аллы была машина, на которой они могли почти каждый день ездить по зигзагообразным дорогам заповедника, есть скромный обед в придорожных ресторанчиках, а по возвращении домой заниматься любовью и к вечеру наслаждаться Лёвиными музыкальными композициями и новыми стихами Аллы вроде этих:

Ольга прибыла во Фрайбург и без предупреждения явилась к Лёве, который вместе с Аллой снимал там уютную квартирку с роялем. Лёва вовсе не собирался афишировать свои отношения с Аллой, и появление любимой тетки его вовсе не обрадовало. Понадобилась вся его изобретательность, чтобы не впустить Ольгу в квартиру — он, собственно, не мог скрыть от нее, что не один, но все же не показал Аллу, так что тете не удалось узнать, с кем он был, а Аллу это сильно обидело. Таким образом приезд Ольги совершенно разрушил Лёвину фрайбургскую идиллию.

Очень скоро к Ольге присоединились Станиславские, и все они жаждали наслаждаться красотами Шварцвальда. Люди пожилые и усталые, они капризничали и требовали, чтобы Лёва сопровождал их во всех их путешествиях. Понимая, что своей поездкой в Германию он обязан Ольге и Станиславскому, Лёва не мог им отказать, но не решался брать с собой Аллу.

Наконец ей это надоело, и как-то утром она объявила Лёве, что возвращается в Берлин — мол, ученики ее заждались и о рыбках в аквариуме пора позаботиться, они уже съели весь корм, который она им оставила. Лёва сам не знал, радоваться ему или огорчаться: с одной стороны, он устал скрывать Аллу от Ольги, а с другой — ему так будет не хватать Аллы с ее стихами, с ее любовью. Ему нравилось играть на рояле, когда она, поджав ноги, сидела в кресле и молча слушала его музыку. Ни Станиславские, ни даже любимая тетечка так слушать бы его не стали.

Но огорчаться из-за отъезда Аллы ему пришлось недолго — не прошло и трех дней, как на него навалилась беда гораздо горше: Ольга получила телеграмму из Москвы, что ее брат Константин, Лёвин отец, умирает. «Ему осталось жить считаные дни», — сообщила Ольга, и добавила, что Лёвина мать Лулу не может как следует ухаживать за умирающим мужем, так как на ее руках две крошечные внучки, Мариночка и Адочка. Прекрасная Елена не способна справляться со страданием и смертью. Как когда-то она отказалась от безнадежно больного Лёвы и отдала его бездетной Ольге, так и сейчас она заслонилась от страшной тени умирающего мужа двумя прелестными существами, у которых было будущее. Она готова была пожертвовать собой ради будущего, но не ради обреченного на смерть.

Положение было ужасным, Константин нуждался в уходе, но Ольга не могла вернуться в Москву, чтобы облегчить последние дни брата: ее ожидал следующий тур гастролей в немилой ее сердцу Америке.

И Лёва решился. Он бросил все, начатое им в Германии, и вернулся в Москву ухаживать за отцом. Хоть он и понимал, что тот тяжело болен, вид Константина поразил его, особенно прозрачная кожа, натянутая на кости. И жалость захлестнула сына, он старался, как мог, скрасить последние дни умирающего. Приходилось делать уколы, вводить обезболивающие лекарства, после которых отец приходил в состояние эйфории и начинал бессвязно рассказывать о работе на железной дороге.

Лёва тяжело переживал угасание отца, но, говорят, беда не приходит одна. Она пришла в облике московского почтальона, принесшего письмо из Берлина без обратного адреса. Как ни странно, это не насторожило Лёву, и он без опасений вскрыл конверт и обнаружил там сложенную вчетверо газетную вырезку. И опять без опасений развернул ее. И увидел фотографию. От того, что на ней было изображено, у Лёвы потемнело в глазах, ноги подкосились, и он шлепнулся на грязный кафель лестничной площадки. Газетный листок выпорхнул из руки и, отлетев в сторону, тоже приземлился на грязный кафель изображением вниз. Лёва поднял вырезку и осторожно перевернул, нелепо надеясь, что вышла ошибка и на этот раз он не увидит на фотографии мертвое лицо Аллы и оторванный рукав платья, открывающий сигаретный ожог на голом плече. Текст под фотографией был на немецком языке.

Он так бы так и сидел на грязной лестнице, если бы неожиданно не пришел Мишка Чехов, случайно узнавший о болезни отца Лёвы. Мишка вынул листок из онемевших пальцев Лёвы и спросил:

— Ты ее любил?

И тот наконец заплакал.

— Мишка, — попросил он, пробуя встать, — посиди с папой, а я смотаюсь в одно место. Я быстро.

— Ты что, с ума сошел? Куда ты идешь без пальто и в тапочках?

Лёва вроде бы забыл, что на улице московский декабрь с температурой двадцать градусов ниже нуля.

— Ничего, — сказал он вяло, — тут недалеко.

Но Мишка не пустил его. Он втащил Лёву в прихожую, напялил на него шубу из овчины и подшитые резиной валенки. Нахлобучив на голову брата меховую ушанку, вытолкнул его за дверь и сказал:

— Иди. Но вернись поскорей, у меня репетиция.

Контора ОГПУ, в которую Лёву когда-то не раз приглашали, действительно была недалеко от Пречистенского бульвара, и через двадцать минут он уже звонил ее у безымянной двери — ни вывески, ни номера дома. Здесь дверь открывали только приглашенным. Раньше, когда его сюда вызывали, ему сообщали код звонков, но сегодня он действовал наугад. И все же ему открыли, Лёве даже показалось, что его ждали.

Марат Семенович, по всей вероятности, Лёвин куратор, был внимателен и полон сочувствия. Для него эта ужасная фотография не стала новостью, он так и сказал; ведь письмо с газетной вырезкой шло из Берлина больше недели, а Полина Карловна известила Контору об убийстве знакомой Лёвы по телефону.

— Почему такая спешка? При чем тут Полина Карловна?

— Не будь ребенком, Лев! Аллу убили твои враги, они искали тебя по всему Берлину!

— Но что у них было против меня?

— Они каким-то образом узнали, что ты приехал из Москвы, и им этого было достаточно! Это страшные люди! Я очень тебе сочувствую.

Лёва был не столько наивен, чтобы поверить в бескорыстное сочувствие Марата Семеновича, и, глядя в глаза куратору, он спросил:

— Чего вы от меня хотите?

И Марат Семенович неожиданно для себя ответил прямо:

— Мы хотим, чтобы ты уговорил свою сестру работать на нас.

Лёва выскочил из Конторы как ошпаренный и помчался домой. Хотя он очень спешил, но застал испуганного Мишу уже в пальто и шапке на лестничной площадке.

— Где ты болтаешься? — заорал тот. — Твой отец задыхается, а мамочка ушла с девочками, чтобы этот ужас не травмировал их психику!

— А ты что делаешь? — закричал Лёва, и, оттолкнув Мишку, побежал в комнату отца.

Мишка, перепрыгивая через две ступеньки, спускаясь по лестнице, ответил: