– Резонно, – Чехов потеребил белоснежный рукав халата. – Ладно, решено. Доверяем. Но в меру. Не забывай за ним присматривать. И это, насчет «уличить» – попрошу выражаться нормальным языком.

– В смысле доступным? – невинно уточнил я.

– На что это ты намекаешь? – Чехов посверлил меня своим знаменитым взглядом. – Смотри у меня. Владимир Николаевич! – радушно обратился он к Колобку.

Надо отдать должное Крутикову, с места он не вскочил, подобострастия или иных приятных полковнику чувств не высказал.

– Да? – вежливо отозвался он, с достоинством выпрямляясь в кресле.

Чехов слегка удивился, но подошел к строптивому Крутикову сам.

– Поступило предложение покинуть сей гостеприимный дом и заняться делами. Вы с нами?

Я незаметно кивнул в ответ на вопросительный взгляд Колобка и, лучезарно улыбнувшись, поспешил внести свою лепту в привлечение психиатра на нашу сторону:

– Поехали, тезка, есть кое-что более интересное, чем это растение, – я кивком указал на получеловека в кресле. Одна мысль о том, что Колесова ждет подобное будущее, бросала меня в дрожь.

В это время собрат Мишки по несчастью, до сих пор не проронивший ни слова и проявлявший абсолютное равнодушие к происходящему, резко сказал:

– Пить!

Слово вышло у него несколько невнятно, потому что мышцы лица при этом почти не пошевелились. Я от неожиданности подпрыгнул, а Чехов уронил многострадальный халат.

– Это он сообщает, что хочет в туалет. Одно из немногих достижений, к которым мы пришли за три месяца – чтобы он не пристраивался где попало. – Колобок криво усмехнулся. – Уж не знаю, почему именно это слово ассоциируется у него с данным процессом.

– Может, это сокращенное от «писать»? – высказал предположение Чехов.

– А черт его знает, – Колобок выглянул в коридор и громко позвал: – Костя!

Соседняя дверь хлопнула, и на пороге возник санитар, дюжей фигуре и нагло-равнодушной физиономии которого позавидовали бы даже Вадик со Славиком.

– Пациент желает в уборную, – сообщил ему Колобок. – После процедуры – в палату.

Костя широко улыбнулся, сгреб в охапку равнодушного Попова и полувынес, полувывел его из кабинета.

– Тетку ждать будем? – Чехов озабоченно посмотрел на часы. – Что-то загуляла она по магазинам.

– А на фига нам тетка? – поинтересовался я. – Мы и так все знаем. А чего не знаем, Володя расскажет, да?

– Да, – неохотно согласился Колобок, которого, судя по всему, все еще грызли сомнения относительно своего статуса в нашей колоритной компании. – С теткой Попова я, разумеется, пообщался.

– Как она, кстати, нашлась? – полюбопытствовал я уже в машине.

– Да тут репортаж был по поводу юбилея больницы. Новое оборудование показывали, счастливых пациентов. Соседка увидела, прибежала к тетке. Там, кричит, твоего Игорька показывают. Тетка поначалу не поверила – Игорек-то уже с год как пропал. А соседка, знай, свое твердит: «Что же я, Игорька не признаю? Он же с моим внучком дружил!» Телевизор включает: «Вот, сама смотри». Ну, тетка стряпню бросила да к телевизору. Игорька, правда, больше не показали, но психиатрическая больница произвела на тетку большое впечатление. Оказывается, она уже который год склонялась к мысли, что у племяша не все в порядке с мозгами – жениться он никак не хотел, утверждал, что свобода дороже. Тетка предположила, что крыша у Игорька вполне могла съехать окончательно, а кроме нее, у племяша никого не было…

– Постой-ка, – внезапно меня осенило, – ты говоришь, у Попова, кроме тетки, никого. Колесов тоже не женат, а из всех родственников у него только мать, да и та все больше в санаториях живет.

– Не при делах, значит, – Чехов одобрительно посмотрел на меня. – Верно мыслишь. Оба молодые, одинокие, крепкие… Чем Попов занимался, известно?

– Контрактником был. Из армии уволился, наведался к тетке и подался в Москву. Там, кажется, бизнесом занялся. А через несколько месяцев пропал, – пробормотал Колобок, усиленно размышляя о чем-то своем. – Точно, третий ведь тоже… – он тут же осекся.

– Что третий? – быстро спросил Чехов. Услышанное его так заинтересовало, что автомобиль круто вильнул в сторону. Сзади и сбоку возмущенно засигналили.

Крутиков вцепился обеими руками в спинку переднего сиденья, смущенно произнес:

– Да это я так… Нет, ничего.

Но полковник уже вцепился в него мертвой хваткой бультерьера и отпускать был не намерен.

– Так что третий? – медовым голосом повторил он, шаря взглядом вдоль дороги. – Сейчас куда-нибудь припаркуемся.

– Не надо парковаться, – попросил Колобок. – Я на работу опоздаю.

– Это не самое худшее, что может с тобой произойти, – изрек я, потирая ушибленную во время виража голову. – Крутиков, ты, это, завязывай тут… гм… крутить. Выкладывай свои тайны.

Колобок обреченно вздохнул.

– В общем, месяца два назад к нам в клинику поступил человек. Коллега привез. А привез именно в клинику, потому как с трудом, но вспомнил, что именно у нас человек этот месяцем раньше нервишки подлечивал.

– А почему вспомнил с трудом? У него что, тоже с памятью того? Нет, ребята, я все-таки припаркуюсь. Не боись, Вован, успеешь ты к своим психическим бедолагам, это я тебе гарантирую.

Приободренный столь дружеской формой обращения – двуличие Чехова в полной мере он познать еще не успел, даром что психиатр, – Колобок воодушевленно продолжил:

– С памятью у него, думаю, все в порядке, только пьян он был в стельку. Успешно провернул какое-то дельце, на радостях насосался под завязку, а вместо того, чтобы тачку поймать да спокойно до дома доехать, решил прогуляться малость. Но заблудился – пешком-то по городу ходить не привык. Забрел на какую-то железнодорожную станцию, какую именно, он потом вспомнить не смог. Смотрит – на рельсах мужик сидит. Ну а дальше примерно как с твоим приятелем. Мужик худющий и молчит все время. Но у него шрам характерный на лице оказался, по которому этот самый коллега его и опознал. На дорогу приятеля выволок, поймал тачку и – к нам. А там скандал устроил, потребовал самого крутого специалиста в соответствующей области, потому что у его приятеля, как он выразился, «крыша задымилась» – своих не признает.

– Блатной, что ли? – поинтересовался Чехов. Он уже остановился у обочины и теперь внимательно слушал рассказ Колобка, поводя ушами, как та лошадь, которую мне не так давно удалось увидеть первый раз в жизни с близкого расстояния, а потому разглядывал я ее во все глаза и запомнил надолго. Лошадь была восхитительной гнедой масти, с белыми «чулочками» на всех четырех ногах.

– Не знаю. Он вообще о работе предпочитал помалкивать, сказал только, что они коллеги. Заплатил он за несколько дней вперед, поэтому особенно его никто и не допрашивал. Я как раз дежурил…