– А что? – сказал он весело. – Почему бы тебе действительно не поговорить с матерью. Ведь я тебе Америку не открыл – ты сам все видел. И можешь поговорить с ней, не упоминая про нашу встречу. Просто так, от себя, а?

– Конечно, от себя, – согласился я. – А то она еще возьмет и обидится.

– Вот-вот, – подхватил он, – этого я больше всего боюсь. У нас за целый год ни одной обиды, ни одной ссоры. Ксения – поразительная женщина.

За ужином я как бы между прочим спросил мать:

– Слушай, а почему вы с Алексеем Семеновичем не поженитесь?

Мать опустила вилку.

– Так! – сказала она, улыбаясь. – Заговор. Мужской заговор! Два мужика на одну несчастную женщину. Где ваше джентльменство?

– Да почему заговор? – горячо возразил я. – Что я, не могу спросить, что ли?

– Можешь.

Но я не понял по ее тону, всерьез это говорится или с подначкой, и на всякий случай сказал:

– Нет, пожалуйста, если хочешь, можем поставить точку.

Это было ее выражение. Так у нас бывало: если она видела, что какой-то разговор мне неприятен, предлагала: можем поставить точку. Я имел право – несколько раз им пользовался – ответить: да, поставим. И мы уходили от прежней темы. Я потому сейчас так и сказал, чтоб она понимала: говорю не просто из вежливости, а всерьез предлагаю – не хочет о свадьбе, не надо. Я больше к этому не вернусь.

– Ну зачем же? – весело отозвалась мать. – Ты задал вопрос, и я тебе отвечу. Только сперва ты ответь: а тебе как Алексей?

– Наш человек! Он даже многие наши словечки уже знает.

– Да, – сказала мать, – наш.

– Ну так?

– Ну так! А вдруг наш, да не совсем.

– Да брось ты!

– Что брось? А если мне просто не нужен муж?

– Ну да, – сказал я сердито. – Всякой женщине нужен муж, а мужчине – жена. Это физиологическая потребность.

Она рассмеялась.

– Ах, боже мой, какой ты взрослый!

Но мне переводить разговор в шутку вовсе не хотелось, и поэтому я поторопился бросить, на мой взгляд, самый веский аргумент.

– Ты ведь его любишь!

– Да, – сказала мать серьезно. – Люблю. Но понимаешь, мне очень дорог наш микросоциум. Дорог – это не то слово. Он – сама моя жизнь. И я боюсь, что даже этот свой человек может его разрушить. Для меня ничего страшнее не придумаешь. Поэтому пусть лучше все останется как есть.

– Что ж, ты совсем не собираешься выходить замуж? – возмущенно спросил я.

– Собираюсь! Вот ты женишься, тогда, как говорят, и я устрою свою жизнь. Микросоциум все равно разрушится, и ничего другого мне не останется.

– Сколько же тебе тогда будет лет?

– Много! Ты что думаешь, охотников не найдется? Какой-нибудь старичок поплоше отыщется. А может, и Алексей подождет. Совсем подходящий вариант!

Алексей Семенович, когда мы снова встретились с ним вдвоем, принял весть хотя и без радости, но не столь сокрушенно, как я ожидал.

– Что ж, – сказал он, – я настырный. Образуется со временем.

В общем-то, он был прав – в конце концов, образовалось, но времени на это ушло много больше, чем он рассчитывал…

Впервые до участия в делах нашего «микросоциума» мать решилась допустить Алексея Семеновича в тот момент, когда круто изменилась моя судьба.

В тот вторник, выйдя на улицу из массивного здания института, еще слыша застрявший в ушах крик Большого: «Проваливайте!», я понял – домой спешить я не буду. Одиночество не пугало меня. Но я предполагал: начнутся телефонные звонки, может подскочить Маркин. А этого мне вовсе не хотелось. После двух бурных объяснений во всем своем существе я чувствовал пустоту. Если можно так выразиться – пустота заполнила меня. И единственное, на что я был способен – это делать однообразные автоматические движения. Вот я и пошел по улице, неспешно переставляя ноги, сам не зная зачем и куда. Ходьба не доставляла мне никакого удовольствия. Но ни в троллейбус, ни в автобус я не садился, а брел себе и брел. Останавливался у витрин, смотрел, но в мозгу ничего не отражалось, было совершенно безразлично, что там за стеклом, магазин или аквариум – люди ли ходят, рыбы ли плавают.

Потом я с удивлением обнаружил, что иду уже по центру, а взглянув на часы, установил, что передвигаюсь без малого три часа. И тут во мне прорезалось острейшее чувство голода. Я забрел в ближайшее маленькое кафе с высокими столами, за которыми полагалось есть стоя.

Выйдя из кафе, я осознал, что надо дать отдых ногам, и сел покурить в ближнем скверике. Затем быстрым деловым шагом направился к метро и поехал домой. Как ни тянул я время, дома оказался все же раньше матери. Я переоделся, умылся и завалился на диван, отметив про себя, что, наверное, теперь по многу часов буду мять сероватую его обивку.

Мать появилась вскоре и прямо с порога бросилась ко мне:

– Ну что?

– Теперь твой сын безработный.

– Сейчас расскажешь или за ужином?

– Можно за ужином.

– Тогда я мигом.

И тут зазвонил телефон.

– Подойди! – сказал я матери. – И, кто бы ни был, меня нет. Буду поздно.

Она скользнула в коридор.

– Да… Кого-кого? Простите, плохо слышно.

Высунувшись в проем моей двери и зажимая трубку, шепнула мне:

– Это Ренч.

Я отрицательно замотал головой.

– Ах, вам Юрия Петровича! Простите, его нет… Видимо, совсем поздно… Хорошо, передам. Обязательно передам, чтобы позвонил в любое время… Да-да, я поняла, это вам совершенно необходимо… Ясно, ясно… Хорошо… Всего доброго…

За ужином я автоматически ел одно за другим, не чувствуя вкуса. И хотя после недавнего обеда был еще сыт, поглотил какое-то невероятное количество пищи.

Пересказывая матери утренние разговоры, я испытывал противоречивое чувство. Вроде казалось, что произошли они бог знает когда – чуть ли не годы тому назад, и в то же время острота потери снова вернулась, и, воспроизводя свои и чужие слова, я волновался и все переживал заново.

– Ну и хорошо, – сказала мать, блестя глазами. – Я, честно признаюсь, не могу представить более верной модели поведения. Одного не понимаю – почему ты так жесток с Ренчем?

– Он не должен был поверить, что я подлец.

– Но чертов телефонный звонок из журнала! Ведь это звучало так убедительно.

– Тебя бы он убедил?

– Не задавай глупых вопросов.

– Вот и его не должен был убедить.

– Сравнил! Я и Ренч – совсем не одно и тоже. Имеешь ли ты право так рубить с плеча?

– Имею! – Я говорил и одновременно додумывал до конца те еще не совсем самому ясные соображения, которые, хоть я того и не подозревал, пробивали в этот день себе дорогу через пустоту и безмыслие. – Ренч сегодня встал для меня на одну доску с Большим.