– Где ж ты рею теперь найдешь, расхлебай? – попытался схохмить Герка.

Но старпом вскинулся на него:

– Молчи, салага! Не дорос еще так со мной говорить! Ты Марсель видел? А в Плимуте якорь бросал? То-то! А я там каждую улочку знал! И где чем разжиться, точные имел сведения. И про прочие радости, помполиту неизвестные.

Дорога вывела нас к понтонной переправе – то ли через Корожечну, то ли через какой-то рукав Волги. За ней поднималась плотина ГЭС, а на другом берегу сиял огнями сквозь сумерки Углич.

– А что, расхлебаи, не двинуть ли в город? – завопил Герка.

– Навстречу приключениям и забавам! – хмуро пробубнил Халин.

За долгую дорогу он протрезвел, уже несколько раз жаловался на скупость старпома с флагмана, который налил им всего по стакану водки. А Халин был убежден: лучше утонуть, чем недопить.

– Ей-богу, мотнем! А, расхлебай, – стал уговаривать Герка.

Мне идти не хотелось. И я выдвинул резон, казалось, самый убедительный для них.

– Чего зря ходить – денег ведь нет.

– Как нет! – возмутился Герка. – У тебя всю дорогу что-то в кармане позвякивало.

Я вывернул карман. На ладони оказалось несколько медных монеток.

– А что? – сказал Герка. – Капитал! Три стакана… воды с сиропом. Спрячь понадежней!

Старпом, пока мы пререкались, смотрел на нас молча, будто что-то про себя прикидывал. Видимо, приняв решение, он вдруг поддержал Герку:

– Пошли! Не в деньгах счастье. И без них фортуна может улыбнуться.

Он подобрался и бодро затопал к понтонному мосту.

– Пошли! – шепнул мне Герка. – Он с фортуной на ты, гадом быть!

Уверенность Герки удивила меня – было любопытно узнать, оправдаются ли его надежды.

Перед въездом на плотину оказался автобус, который с минуту на минуту отправлялся в город.

– Ножки к суше не привыкли, по земле ходить отвыкли, – жалостливо сказал старпом, разваливаясь на задней скамейке.

С каждой минутой он оживлялся все больше. На шутку Халина отозвался старик, дремавший в уголке над корзиной, набитой черемуховыми ветками. И старпом пустился с ним в рассуждения про то, какие рыбы лучше – океанские или волжские.

– У тебя есть мелочь? – тихо спросил я Герку.

Он скорчил гримасу: мол, о чем ты говоришь?

– А у старпома?

Герка помотал головой.

– Как же мы доедем?

Герка мне шепнул:

– Положись на начальство.

В полупустом автобусе появились водитель и кондукторша. Заревел мотор, машина двинулась по гребню плотины.

Кондукторша обошла передних пассажиров, добралась до нашей скамейки. Аккуратно переступив через вытянутые ноги старпома, она остановилась перед нами:

– Билетики, молодые люди!

Я было полез в карман, но Халин перехватил и сжал мою руку:

– Красавица! – сказал он прочувствованно. – Будете в Питере, я на собственном катере свожу вас в Кронштадт. А сейчас нет у моряков сбережений. Все вышли.

Кондукторша была толстоватой женщиной, в линялом, потемневшем у подмышек платье.

Она, видимо, давно привыкла к такого рода шуткам.

– Ладно, ребята! – она лениво улыбнулась. – У меня ведь план.

– Ну хорошо, – сказал старпом. – Хорошо, если вы настаиваете, я пойду просить Христа ради.

Он вскочил, снял свою великолепную фуражку и, держа ее в руке, завопил, подергивая головой, будто его бил тик:

– Подайте, кому не жаль на билетик!

– Чего ты к ребятам привязалась? – вступился старик, с которым старпом только что рассуждал про рыб. – Совести совсем у тебя нет. Вишь, без денег морячки. Мужское дело – пропились.

– Да я чего? – засмущалась кондукторша. – Положено платить. Вот и сказала. Что же ты совестишь меня зря. Мне не жалко, пусть так ехают.

– Спасибо, сестричка, – завопил Халин.

Кондукторша прошла к своему месту, уселась и вытащила блокнотик.

Но старпому мало было достигнутого успеха. Он устремился вслед за кондукторшей и, усевшись рядом, стал что-то ей нашептывать. Она краснела и пофыркивала.

Минут через пятнадцать мы оказались в центре города. Уже поднявшись, чтобы выходить, старпом неожиданно схватил кондукторшу за руку и страстно поцеловал не очень чистую руку:

– Так жду в Питере, Маша! Рейс до Кронштадта за мной!

На площадь старпом выпрыгнул ловко, как резиновый мячик. Остановил компанию молодых парней и спросил их:

– А не укажете ли, мужички, как пройти к городской ресторации?

Наиболее сообразительный переспросил:

– Ресторан, что ли? Так вы прямо на него идете.

Я сказал старпому, что знаю, где ресторан, могу довести.

– Но зачем тебе это при наших финансах? – спросил я.

Халин лишь рукой махнул и у следующей компании парней снова стал выяснять про ресторан.

На городской площади Халин вдруг остановился и, подождав, пока мы подошли вплотную, спросил у меня:

– Ты про теорию относительности слыхал?

Я хмыкнул:

– Да, вроде.

– Вот именно – вроде. А я тебе конкретно могу объяснить, чему учил нас великий Эйзенштейн.

– Эйнштейн, расхлебай! – воткнулся Герка.

– Не перебивать лектора! – топнул ногой старпом. – Так вот учит Эйзенштейн, что иногда сотняга – не деньги, иногда десятка – сумма. Для нас сейчас червонец-полтора – золотая мечта. Если б здесь мы через кого-нибудь полтора червонца добыли, в Архангельске б отвалили благодетелю полсотни. Так?

– Как пить дать! – согласился Герка.

– Ну вот. А политэкономия учит: товар – деньги, деньги – товар. – И он обратился ко мне: – Можно поглядеть твой свитер?

– Гляди!

Свитер был старый, весьма потасканный. Я носил его, почти не снимая, два последних года в университете. Потом он хранился в стенном шкафу, который мы с матерью именовали «барахольным». Мать все собиралась перевязать его, но так и не собралась. Вот он и лежал, пока не возникла в нем надобность.

Халин, встряхнув, расправил свитер и оглядел его.

– Может, забашляем по дешевке, а? В Архангельске скинемся и у морячков оторвем тебе что-нибудь люкс – «маде ин где-то». Как? Согласен?

Расставаться со свитером было жалко, покупал я его вместе с той единственной женщиной, которую любил. Однако сказать об этом старпому я не мог. Оставалось пуститься на хитрость.

– Погляди, – сказал я Халину, сунув ладонь в дырку на локте.