– Ну, это уже явный перехлест.

– Нет, не перехлест. Я не говорю об их тождестве, не ставлю знака равенства. Но как повернулись тот и другой во взаимоотношениях со мной? С Большим все просто. Ему нужен был человек, готовый отдать ему часть своих мыслей. Он не против, чтоб не безвозмездно. Готов двигать, помогать строить карьеру, то есть содействовать в том, что сам почитает главным. Здесь – обмен, почти товарно-денежные отношения. Но зачем Большому нужны чужие мысли? Ведь он понимает, что новых скачков в карьере уже не сделает – поздно. А прежнее место и без этого удержит. Значит, весь обмен затеян для одного – для комфорта, для того, чтобы в глазах кого-то, на кого он ориентируется, выглядеть ученым. Таков его способ самоутверждения. Верно?

– Верно. Но причем здесь сходство с Ренчем?

– А вот в том и сходство, что Ренчу я тоже нужен именно для комфорта. Оглянулся на старости лет – видит, всего достиг, нет только ученика. Тут и подвернулся подходящий человек. К нему столь же жесткое требование. Только нужно Ренчу другое. Большому – мысли, а этому – покорность, следование всем его сегодняшним убеждениям. То есть оба так или иначе хотят за мой счет самоутверждаться. Когда же не получается – Большой карает грубо. Ренч, конечно, по-другому: начинает отыскивать в моем поведении нечто аморальное. А что такое мораль, определяет только он. Но суть та же – его недовольство возникает тогда, когда я не даю ему поводов для самоутверждения. Вот в этом-то и сходство. Обо мне как о самостоятельной личности со своей концепцией бытия, со своей духовной жизнью Ренч не думает так же, как и Большой. Обоим им я нужен функционально, потребительски – только в определенном качестве. Ну как, есть сходство?

– Пожалуй, есть, но ведь и разница велика!

– Конечно. Только здесь-то ведь я – сторона потерпевшая. И от их различий мне не легче. Поэтому я-то как раз и могу ими пренебречь. Я ушел. Они остались на своих местах. Вот и пусть сами, если есть охота, разбираются в этих различиях.

– Но все же Ренча жалко.

– А мне, извини, всерьез жалко только себя. И не из эгоистического чувства. А прежде всего с позиций дела. Ведь из нас троих – будем говорить прямо – я один сегодня занимаюсь наукой. И вот борьба честности Ренча с бесчестностью Большого привели в конце концов к тому, что именно я от дела отставлен. И мне кажется, так и должно было случиться. Если думать только об идеалах, а не о человеке, то, как бы человечны идеалы ни были, они, в конце концов, человека и раздавят – как раз того самого, которого собирались защищать, оборонять и даже сдувать с него пылинки.

– Но ты, надеюсь, не чувствуешь себя раздавленным?

– Еще чего не хватало! Это образ. А мы с тобой договорились – выживем. Ведь моральных потерь нет?

– Нет! – сказала мать твердо. – И это главное. В этом ты прав, а про детали нечего спорить.

Больше в тот вечер нам поговорить не дали – замучили телефонные звонки: еще два раза звонила жена Ренча, трижды Маркин, секретарша Большого передала его приглашение зайти в любое удобное время, да и коллеги из лаборатории тоже напоминали о себе.

Часов в десять, утомившись от этого трезвона, я сказал матери, показывая на телефон:

– Давай отключим, а то и спать не дадут.

– Только, если не возражаешь, один звоночек – Алексею. Он целый вечер на нервах.

– Беседуйте! А я пока пойду помоюсь. За нынешний день столько всего налипло!

В ванной я просидел долго – с час, не меньше, но когда вышел, мать все еще говорила по телефону. Увидев меня, она быстро свернула разговор:

– Ну хорошо, хорошо. Все уже обсудили. Если он согласится, я тебе утром позвоню. Спокойной ночи.

Мать выдернула телефонный провод из розетки.

– Он предлагает тебе завтра с утра смотаться куда-нибудь за город на машине.

Алексей Семенович незадолго перед этим купил «Жигули», уже не раз звал меня покататься, но у меня все не хватало времени.

– Я была бы рада, если б ты поехал, – сказала мать. – У меня сейчас на работе завал, не вырвешься, а что ты будешь целый день торчать дома один?

– Согласен, если не оторву его от дел.

– Нет, он только что сдал в издательство рукопись. Говорит, мозги ссохлись. Надо хоть несколько дней отмачивать.

– Тогда заметано.

Вот тогда мать впервые подключала Алексея Семеновича столь близко к делам нашего микросоциума.

Утром следующего дня произошел разговор, который определил ближайший этап моей жизни.

Отъехав довольно далеко от Москвы, мы наткнулись возле шоссе на пустую площадку. Увидев ее, Алексей Семенович предложил поучить меня водить машину.

– А не сломаю? – спросил я.

– Я же рядом буду – всегда успею подстраховать.

Часа полтора я пытался ездить по площадке, все более и более увлекаясь этим делом. Устал так, что руки и ноги стали казаться чугунными.

Когда мы двинулись назад в город, я спросил у Алексея Семеновича:

– А как вы думаете, получится у меня, если займусь всерьез?

– Конечно, получится!

– Так, может, мне в шоферы податься?

Оторвавшись на миг от дороги, он быстро взглянул на меня.

– Почему в шоферы?

– Ну ведь профессию, по всей видимости, пока что придется сменить.

Я рассказал ему про угрозу Большого.

– Может так болтанул? – спросил Алексей Семенович.

– Да нет, знающий человек Коля Маркин говорит, что этот деятель слов на ветер не бросает.

– Не беда – посидишь дома месяц-другой.

– Нет, это не по мне!

– Слушай! – Он подъехал к обочине и остановил машину. – Есть идея. Может, в матросы пойдешь? Как раз на сезон, до осени.

Он рассказал, что есть такая организация, которая доставляет суда от мест их постройки в сибирские реки, где им предстоит служить. Как раз в конце весны там обычно нужны люди. Приятель Алексея Семеновича – тоже журналист – в прошлом году ходил в такое путешествие. Говорит, не слишком тяжело, зато очень интересно – прошел по северным рекам, поглядел такие места, куда другим путем никогда бы не забрался.

– Словом, будет тебе и отдых, и заработок. Свежий воздух и физическая работа гарантированы. А что еще нужно?

Мы поехали к Алексею Семеновичу и сразу бросились смотреть карту. Маршрут показался мне очень заманчивым: так и стреляли в глаза прекрасные названия городов: Великий Устюг, Тотьма, Кириллово. Это убедило окончательно.

Через два дня я уже шел на медосмотр в поликлинику водников.

Под конец второго дня плавания, когда солнце начинало уже клониться к закату, наш караван добрался до Углича. Остались позади ворота шлюза Угличской ГЭС, из бетонной тесноты мы попали на широкий водный простор и увидели сразу весь город. Он выставился словно на показ высоко над водой, ударил в глаза сиянием бесчисленных церковных куполов. Казалось, воздух пронизан золотыми нитями света. И непонятно было, откуда идет это сияние – от закатного солнца, висящего над городом в безоблачном небе, или церковные купола сами рождают свет. Впрочем, не только купола – вся округа светилась. Золотистые блики полоскались в Волге, перескакивали по никелированным деталям нашего теплохода. И в этой фантасмагории отовсюду идущего сияния с нашего мерно покачивающегося «омика» казалось, что и сам город не стоит на земле, а свободно парит над широкой гладью Волги в золотом нимбе.