– Если честно, тогда я был слишком мал, чтобы понимать, чего на самом деле хочу. Я хорошо учился в школе, и отец Бернарди настоял на том, чтобы я не бросал учебу. А потом… Потом все случилось само собой. Он спросил моих родителей, не возражают ли они против того, чтобы их сын стал священником, и справится ли семья на ферме без меня, если я уеду учиться в семинарию. И конечно, мать с отцом согласились меня отпустить. Для них это была величайшая честь.

– А твоего мнения разве никто не спросил?

– Спросили, но в подробности не вдавались. По крайней мере, насколько я помню. Еще я помню, в какой бешеный восторг пришел от того, что смогу уехать с фермы, прочь от привычной жизни, которая казалась мне бесконечной каторгой.

– И долго тебе пришлось учиться?

– Сначала я жил в интернате в Асоло, а когда закончил последний класс в восемнадцать лет, поступил в семинарию в Падуе. Домой вернулся, когда мне было двадцать три.

– Значит, теперь тебе всего двадцать шесть? Я думала, ты старше.

– Надеюсь, это комплимент?

– Глупо, конечно, но да.

– Мне оставалось учиться еще год до посвящения в сан, но сомнения у меня возникли задолго до того, как мне пришлось уехать.

– Ты с кем-нибудь говорил об этом?

– Только с отцом Бернарди. Он способствовал моему поступлению в семинарию, и он же оказался первым человеком, который понял, почему я рад был отказаться от этого пути.

Они лежали какое-то время молча, затем рука Нико крепче сжалась на ее плече:

– У меня есть и другие новости. Обнародован новый указ.

– Какой?

– Все евреи подлежат аресту и отправке в лагеря, а вся их собственность должна быть конфискована.

– Когда об этом было объявлено? – спросила Нина, чувствуя, как по позвоночнику прокатывается ледяная волна.

– На следующий день после первого визита Цвергера. Первого декабря. Ты тогда на эту тему не заговаривала, и я подумал, что ты, наверное, не слышала. Решил промолчать, потому что не хотел тебя расстраивать.

– Мы несколько вечеров не слушали радио – тут отключали электричество. Аресты уже начались?

– Да. На всей территории страны, подконтрольной немцам.

– И в Венеции?

– Не знаю. Пытаюсь навести справки, но приходится быть осторожным – если не те люди узнают, что я задаю такие вопросы, мы все окажемся под ударом. Сама понимаешь.

– Понимаю. Я понимаю и стараюсь тебя не беспокоить, но иногда становится так тяжело от страха и тревог…

– Если появятся новости, я их все равно услышу рано или поздно. И обязательно тебе расскажу.

– Даже если это разобьет мне сердце? – прошептала она, чувствуя, как на глаза наворачиваются горячие непрошеные слезы.

– Даже если так, Нина. Даже если так.

Глава 14

22 декабря 1943 года

Она не удивилась, когда Нико разбудил ее посреди ночи. Открыла глаза в ту самую секунду, когда он коснулся ее плеча, – и сна как не бывало. Она оделась так быстро, что даже слегка запыхалась, когда входила на кухню.

Незнакомцы, сидевшие за столом, словно сошли с какой-нибудь старинной картины. Мерцающие отсветы лампы ложились на изнуренные лица, создавая эффект кьяроскуро. Люди жались друг к другу, плотно сдвинув стулья, и упирались спинами в стену. Там были мужчина и женщина, примерно Нининых лет; на руках у женщины сидел трехгодовалый малыш, а по бокам от них сидела пожилая пара – судя по их поразительному сходству с молодым мужчиной, его родители.[31]

– Должно быть, вы прибыли издалека и очень устали, – ласково сказала Нина.

Мужчина кивнул – вероятно, он понимал итальянский.

Нина обернулась в поисках Нико, но тот куда-то отлучился. Значит, придется ей самой все объяснить этим людям.

– У нас есть укрытие, где вы сможете отдохнуть. И еда для вас тоже есть. Мы вам поможем.

Мужчина прошептал что-то остальным – наверное, перевел ее слова. При этом его речь, хоть и едва различимая, звучала знакомо. На секунду Нине показалось, что он говорит по-испански, но затем звуки сами собой сделались отчетливыми, и все стало ясно.

Молодой человек говорил на ладино. Отец Нины изредка тоже беседовал на этом языке с очень пожилыми пациентами, а в последние годы и с молодыми, приехавшими из Греции. Столетия назад, до изгнания их народа из Испании, это был язык ее предков. [32]

Никколо не раз просил Нину как можно меньше сообщать о себе людям, которым они дают убежище – не только ради ее безопасности, но и ради всего семейства Джерарди. И Нина знала, что он прав, знала, что Нико расстроится, если она не выполнит его просьбу, но сейчас не могла сдержаться.

Эти люди были евреями. Нина считала себя обязанной дать им понять, что они не одиноки.

– Saludo, – шепотом произнесла она. – Me yamo Nina. Te ayudaremos.

Это означало: «Приветствую. Меня зовут Нина. Мы тебе поможем».

Они все воззрились на нее широко открытыми от страха глазами, но затем пожилой мужчина кивнул, и ужас, сковавший всю группу, похоже, рассеялся.

Вошла Роза и встала рядом с Ниной:

– Можешь сказать им, что у нас есть немного супа. И спроси, нужно ли им молоко для…

– Hier! Hier – Sie lebt hier! – донеслось со двора.[33]

Не успела Нина моргнуть, а Нико уже был рядом:

– Спрячь их.

– Кто там?

– Двое немецких солдат, оба пьяные вдребезги, с трудом на ногах держатся, но от этого они еще опаснее. Отведи всех наверх, Нина. Скорее!

– Идемте со мной! – лихорадочно замахала она рукой незнакомцам за столом.

Они взбежали по ступенькам, торопливо последовали за ней в конец коридора, к спальне, сулившей безопасное убежище, но только в том случае, если времени хватит на то, чтобы спрятаться. Нина схватила на бегу стул, промчалась с ним в дальний угол, встала на него, потянулась к люку в потолке… Но она была слишком низкой – пальцы мазнули по воздуху.

– Идите сюда, – тихо позвала она молодого мужчину на полузабытом ладино. – Нужно толкнуть эту дверцу вверх, откинуть ее. Видите? Да? Сможете подтянуться и залезть в проем?

Мужчина был ниже и худощавее Нико, но отчаяние придало ему сил, и через несколько секунд он уже исчез в черной дыре люка.

– Там есть лестница, – сказала Нина по-итальянски, по-прежнему шепотом, хотя снизу не доносилось никаких звуков – в доме было тихо. Она забыла слово «лестница» на ладино… И вспомнила: – Eskalara. Спустите ее, чтобы остальные могли залезть. Да-да, eskalara.

Внизу постучали во входную дверь, и это не был вежливый стук гостей