султан деланно удивился твоему отсутствию. Заявил, что не годится мужчине долго быть одному и в шутку предложил подарить мне гарем. Представил себе какой фурор подобное известие произвело бы такое известие, окажись оно правдой!

Послы иностранные мне ровня или ниже. Скажи такое год назад кто-нибудь, когда я колесил по заросшим следам Емельки, то плюнул бы тому в рожу, ей-богу. Кем я был тогда? Титулярный советник, если забыть пошлость придворного звания, чиновник особых поручений, чья особенность, могу признать как на духу, не сильно радовала сердце. Но ныне я совершенно иное, фигура шахматной доски международной дипломатии! Как удивительна порою жизнь. Из небогатого барина, с тоской воображавшего благополучия былых времен — в хозяина дворца, равному которому у прочих посланников держав нет. В моем распоряжении две дюжины лакеев, камердинер, секретари, повара, конюхи, гуртом полсотни человек, ибо не успел я занять место, как штаты разрослись. У меня шестнадцать казаков охраны, что целыми днями скучают без дела, но не унывают и поют песни, которым их научил небезызвестный граф Литта. Что он ныне не Афанасиевич, а совсем даже Юльевич, не шибко изменило характер. Мужицкой хитрости в графе не поубавилось, если не наоборот. И вот представь, этот хитрец научил наших бородачей нескольким песням, от которых те пришли в восторг и ревут их почти непрестанно. Пришлось даже вспомнить, что я генерал и прикрикнуть. Есть в том и польза. Теперь, если ночью слышится песнопение, можно быть уверенным, что бестии вновь раздобыли сербской или болгарской водки.

Царьград прекрасен. Город столь древний, сколь величественный. Живём мы в европейском квартале, и, можно подумать, не на Востоке вовсе. Послы отдают мне визиты, представь себе, что здесь принято совершать их с супругами, у кого есть — с дочерьми. Такое отступление от правил легко объяснимо малым размером цивилизованного общества и нежеланием женского пола со скукой мириться. Думаю, тебе бы здесь немалое пришлось по нраву. Поделился сим соображением в графом, отчего его сиятельство Степан изволил громко смеяться, вообразив тебя торгующейся на местном базаре. Я нарочно сохранял самый серьёзный и задумчивый вид, от чего граф заподозрил неладное, веселье прекратил, и, как мне показалось, испугался. Выбор здесь лучше чем в Петербурге, купить можно многое. Иногда я развлекаюсь подбирая подарки, про которые сказать не могу, но верю, что придутся ко двору.

Строки так и лезут в голову сами, чему рад более прочего. Были минуты, ещё в России, когда терзала меня мысль, не потерял ли я свой дар, не изменил ли он мне в уплату за удачу в делах мирских? Но нет, пустые страхи. Пишу „Египетские ночи“ и дело идёт весьма гладко. Почему египетские, но не турецкие? Степан подсказал, якобы так выйдет лучше. Граф Афанасиевич, как ты чудесно окрестила его в прошлом письме, сам обладает даром слова, отчего я послушал совета. Словом — процветаю, и только твоё отсутствие не позволяет считать эту жизнь совершенно полной…»

Международная обстановка, между тем, накалялась. Происшествие с подрывом шхуны прямо у гавани Золотого Рога не могло остаться без последствий.

Султан пришёл в ярость и турки провели следствие. Очень быстро они определили, что суть дела в конфликте русских и англичан, чем поставили визиря и капудан-пашу в сложное положение. Ни тот ни другой не желали доводить подобные выводы до ушей падишаха.

Чувство патриотизма говорило им, что для Порты это лишнее, ведь судить — значит занять одну из сторон, то есть задеть другую. Наказать разом и тех и других представлялось чересчур рискованным делом, потому было решено обвинить во всём греческих контрабандистов.

Чувство жадности отказывалось признавать это бесплатно, отчего и с английского виконта и с русского графа (определённого османами как фигуру поважнее посла в силу имеющихся у того средств) они получили довольное количество соображений непричастности того и другого в золотом эквиваленте.

Лондон пришел в бешенство. Санкт-Петербург пришёл в гнев.

В британском парламенте тори и виги разошлись, разумеется, во мнениях. Виги подняли вопрос о незаконности препятствий Россией торговли в восточной части Чёрного моря, как нарушение святого принципа свободы торговли, данного Господом для добрых христиан. Тори усомнились в законности претензий русских на владение Черкесией. Подобный «разлад» не смог бы обмануть и младенца, отчего в Адмиралтействе заговорили о войне как о почти чем-то решённом. Недоставало сущей малости — понять каким образом воевать с такой страной как Россия.

Победитель Наполеона, сэр Артур Уэлсли, никогда не ставивший русскую армию высоко, был всё-таки опытным военным, и озвученная им цифра — полмиллиона солдат минимум — слегка остудила горячие головы. Стало понятно, что без союзников на такое дело идти нет возможности.

— Мне порою кажется, джентльмены из либеральной партии, — заявил герцог Веллингтон на заседании парламента, — что вы с трудом запоминаете всё, что вам не по душе. Тот же вопрос вы задавали некоторое время назад, после так расстроивших нас событий в Санкт-Петербурге, и я ответил ровно то же самое.

— Но наш флот, флот! — восклицали оппоненты.

Флот был готов одолеть всех, уверяли лорды Адмиралтейства, где угодно.

— Как только Россия выйдет в море, джентльмены, — заметил на то герцог, — вам непременно сообщат.

В Санкт-Петербурге настроения казались столь же воинствены. В Константинополь отправилась депеша с предписанием сообщить европейским миссиям «о воспрещении иностранным военным судам входить в порты восточного берега Черного моря».

Нессельроде в то время отсутствовал, он пребывал в Карловых Варах на водах, в компании с Меттернихом, увлечённо сочинявшим новые запреты и ограничения для немецких студентов. Депешу составляли в Азиатском департаменте, глава которого, Родофиникин, не осмелился обратить внимание государя на абсурдность подобного действия.

Ирония судьбы — Бутенёв добрался до столицы как раз в тот день, когда депеша ушла на юг. Спустя два дня Апполинарий удостоился чести аудиенции императора, на которой и узнал о происшедшем. Бутенёв пришёл в ужас от подобной неаккуратности.

— Ваше величество! — воскликнул несчастный Апполинарий Петрович. — Но ведь это ограничение уже существует! Согласно Ункяр-Искелессийскому договору вход в Чёрное море для иностранных военных судов закрыт, кроме турецких. Что до турок, ваше величество, то в их отношении действует постановление от 1810 года о запрете, под угрозой ареста и конфискации, турецким судам подходить к восточному берегу