Напиши рапорт, пошли по почте в город Лиссабон, святым отцам для передачи в мои руки, пусть сами почитают. У меня билеты и визы, коляска в отдельном багаже и прочие трудоемкие задачи. Если ты намерен морочить голову, то я пошла восвояси, пока!

– Какая ты стала нетерпимая, – укорил друг Валя. – Тем не менее от тебя нужен реальный совет, как быть с Мельниками, они твои клиенты, или как? Аврорский признал, что не знает до сих, жива подружка жены или нет, нам бы сверить показания. Будешь читать рапорт или дождешься, что он сам доложит?

– А что написал? – я намеревалась пойти по легкой дорожке. – Как насчет пересказать?

– Написал, что отправили девку в больницу, истекающую кровью, – со вкусом ответил Валентин. – А оттуда она сбежала, когда оклемалась. Или нет…

– Однако, – признала я машинально. – Как-то оно…

– А я тебя зачем зову? – воззвал Валентин. – Давай расскажу предисловие? Ну вот. Ушел от тебя в состоянии озадаченности, нашел шутника и сказал ему пару слов. Насчет того, что жена Ольга будет счастлива выслушать вопросы из милиции и от тети Марты Славич. Конкретно, откуда взялся паспорт Ольги Славич в таком интересном виде. Прибавил, что после посещения гонца ты съехала вместе с семьей в недоступное место и оттуда шлешь привет.

– А сам говорил, что я шантажистка, – заметила я. – Не лучше ли так и сделать, пойти в органы, отдать паспорт и сдать Аврорского?

– Бездоказательно крайне, – ответил Валька. – Паспорт у меня, психа ищи-свищи, они не свяжут и пошлют подальше, сто пудов. Слушать будем?

Я согласилась и выслушала содержание рапорта от Кирилла Аврорского, оно сводилось к двум пунктам, одному фактическому, второму, скорее мистическому. Факт состоял в том, что они с Ольгой Киреевской отвезли Ольгу Славич в поселковую больницу после неудачного криминального аборта и оставили на пороге, поскольку в то время действовали негуманные правила. А именно, что пострадавшая должна назвать исполнителя, иначе лечение не предпринималось. Они загодя решили дождаться критического момента, когда промедление станет смерти подобно, и, скорее всего, перестарались. Ольгу везли на машине Аврорского, кровь лилась рекой, в последний момент он забрал у девушки паспорт и положил её к дверям в состоянии отключки.

Ольга Киреевская сама была в шоковом состоянии, наутро потребовала узнать, как там подруга, он поехал в поселок, звонил в больницу из автомата, но безуспешно, ему ничего не сказали, зато запросили сведений, кто он такой. После чего Аврорский несколько раз принимался узнавать окольными путями, уже из Москвы. В больнице, как водится, оказался полный бардак, они перепутали все на свете, сначала сказали, что жертва самоубийства умерла на следующую ночь, потом признали, что одна девушка умерла, другая сбежала, как только пришла в сознание. Фамилий не называли. Он полагает, что сбежала Ольга. Надо думать, что сбежать ей помогли. Аврорский толкнулся по адресу на Остоженке, там выяснилось, что жених на днях уехал с концами. Все сходилось, Аврорский успокоил Ольгу, и практически сразу обнаружилась кража. Тогда стало понятно, почему Ольга не давала о себе знать.

Мистический элемент объяснения заключался в невозможности для Ольги Киреевской иметь детей. Они старались, но тщетно. Со временем Ольга стала полагать, что это наказание за проступок против беременной подруги. А когда увидела сотрудницу «Аргуса» накануне родов, то пришла в паническое состояние, ситуация показалась ей знаковой, и все такое прочее. Она почти выпала из реальности, и любое развитие по этому делу причиняло ей моральные страдания. Невозможно допустить, чтобы её начали доставать вопросами, а беременная девушка из «Аргуса» начала расследование чужими руками. В музей имени Киреевского пришла весть, что в МГУ кто-то интересовался историей «Потерянной зари», оттуда до Ольги было рукой подать. Тогда Аврорский решил нас остановить любым способом, кроме, конечно, заведомо криминальных. Он сознался, что ненормальный сосед с визитом на дом родильнице был плохой идеей, за это готов извиниться и объяснить, хотя, судя по всему, основной вред был нанесен соседу.

– Это я уже слышала, – я прервала Вальку на полуслове. – Теперь чего ты хочешь от меня?

– Если убрать «теперь», то мы пришли к «Руслану и Людмиле», он еще «с презреньем оглянулся, браздами удержал коня и с гордым видом усмехнулся», – заметил Валька. – Отрадно, раз появился Александр Сергеевич, значит, с тобой можно иметь дело.

– So what? (Ну и что?) – спросила я по-английски, чтобы избежать нечаянной цитаты.

– Не надо со мною по-иностранному толковать, все едино не понимаю, – Валька предупредил, после чего заявил, не моргнув глазом. – Зовем поповича к тебе еще раз, пусть делает признания в знакомой обстановке, надо кое-что прояснить. Вся женская часть для меня темный лес, если он врет, то безнаказанно, консультантов у меня нету кроме тебя и Марины, а она замучает вопросами. Пусть расскажет подробно по криминальный аборт, потом сравним показания с впечатлениями. У нас козырь – жена Ольга в тяжелом моральном состоянии, пусть её побережет, расскажет сам.

– А нам зачем? – я и не поняла, как включилась в работу.

– Для Мельников, – лаконично поведал Валька. – Я не сообразил, что им сказать. Или оставить все как было, потому что пользы никакой, кроме вреда. Или девушка жива и скрывается, или она давно умерла. Кто мы такие, чтобы идти дальше? Тем более, что ты уезжаешь почти с концами. Дело надо закрывать так или иначе. N est pas? То бишь, или как? Если по-французски…

А сам хвастался, негодяй, что не говорит по-иностранному.

3

Как и следовало ожидать, друг Валя меня уговорил, а я проявила слабодушие с любопытством пополам, хотя какого дьявола мне это было надобно? Тем не менее…

Тем не менее через пару краткосрочных дней я попала к себе на квартиру, вновь отпросившись у Ирочки с мамой от Юниора и сборов. Кузина честно предупредила, что меня ждет шок и стресс, но полагала, что дело хозяйское, хотя и не вполне внятное. Всё, связанное с работой на ниве розысков и утешений отходило в прошлое, зачем морочить себе голову – неясно и вредно. Но если очень хочется, то можно.

Квартира за время моего отсутствия заполнилась до краев эскизами к Страшному Суду, хорошо, что не цветными, еще лучше было то, что силы ада не являлись воочию. Всяческие души летели, ветром гонимые и потоками носимые в воздушные и ледяные воронки, на них сверху взирали лица, глаза и улыбки разной степени искренности. У Миши явственно наметился тупик в изображении сил добра, они получались гораздо хуже, чем силы зла, которые очень выразительно подразумевались. После я