чтобы дать ему исчезнуть в ночи человеческого вырождения и слепоты духа. Мы больше не сидим в ожидании близящегося конца времен. Наследие веков, которое зовется западной культурой, доверено нам, чтобы мы, когда наши руки ослабнут, передали его грядущим поколениям в целости и сохранности, по возможности обогащенным, возросшим или, по необходимости, сократившимся, но любой ценой сохранив его настолько чистым, насколько у нас хватит сил. Уважения к труду, веры в возможность спасения, и мужества, чтобы его добиваться, – этого никто не сможет у нас отнять. Египетский царь Неко, как рассказывает Геродот, пытался прорыть канал через перешеек между Нилом и Красным морем. Ему сообщили, что 120 000 человек уже погибли при этом и что работа не продвигается. Фараон спросил совета оракула, и оракул ответил: «Ты трудишься на пользу пришельцу» (О Камбис! О Лессепс!48*). Тогда царь оставил свою затею. – Но наше время, пусть даже сотня оракулов выступит с предупреждением, решило бы: tant pis[55], дело будет продолжено.

На чем основаны наши надежды? Откуда ждать спасения? Что требуется, чтобы его ускорить?

Основания для надежды – самого общего свойства, они очевидны, можно сказать, банальны. В организме именно нарушения, отклонения от нормы, расстройства привлекают внимание больного, который страдает от них, и врача, исследующего пораженные органы. Симптомы недуга нашей культуры обнаруживают себя болезненно и громогласно. Но, может быть, в гигантском теле человечества здоровый жизненный ток все же сильнее, чем это нам кажется. Болезнь может пройти.

В грандиозных процессах природы и общества предсмертная агония и родовые схватки, насколько они доступны нашему взору и нашему разумению, протекают в неразрывной связи друг с другом. Новое всегда произрастает из старого. Но современник не знает, не может знать, чтó есть истинно новое, чему именно суждено победить.

Всякое сильное воздействие вызывает реакцию. Реакция может казаться вялой, но нужно иметь терпение, когда имеешь дело с историей. Мы склонны полагать, что в нашем всецело организованном и специализированном обществе, с его членением и его сочлененностью, действие и противодействие должны следовать друг за другом быстрее, чем раньше. Но вполне может быть и обратное. Именно потому, что средства поддержания достигнутого состояния неизмеримо выросли, реакция происходит значительно медленнее. Не исключено, что более поздние времена, глядя на то время, в которое мы живем, быть может, какие-нибудь полстолетия, увидят в нем не более, чем похмелье, наступившее после Мировой войны.

История не может ничего предсказать, кроме одного: ни один значительный поворот в общественных отношениях не происходит так, как представляло себе предшествующее поколение. Мы определенно знаем, что события протекают иначе, чем мы можем подумать. Результат некоего периода всегда содержит в себе компонент, который впоследствии будет осознан как новое, не ожидавшееся, о чем прежде не думали. Это неизвестное может означать гибель. Но до тех пор пока наши ожидания еще могут колебаться между гибелью и спасением, долг человека – надеяться.

Вовсе не невозможно ощутить признаки, указывающие на то, что неизвестный нам фактор будет действовать к лучшему. Есть определенные тенденции, которые вопреки всем деструктивным силам продолжают неослабно действовать в направлении обновления и упрочения культуры. Кто станет отрицать, что в тех областях, которые не затронуты непосредственно бедами нашего времени, но и тогда, когда испытывают их давление, немало тех, кто многообразно и с помощью все улучшающихся средств беззаветно и самоотверженно трудятся на благо человечества? Тех, кто строят и созидают, творят и мыслят, возглавляют и служат, заботятся и оберегают. Или просто живут, как живут простые и скромные люди, не ведая ни о какой борьбе за культуру. Без помех со стороны глупости или насилия спокойно протекает большая часть времени жизни молчаливых людей доброй воли, и каждый из них в меру своих сил строит для будущего. Они так или иначе укрываются в некой духовной нише, куда зло времени не имеет доступа и где нет места лжи. Они не впадают в усталость от жизни и не предаются отчаянию, как ни сгущался бы мрак в их Эммаусе49*.

По всему миру рассеяно некое братство, готовое признавать все новое, если оно множит добро, – и не ценой отказа от всего старого и испытанного. Эти люди не связаны лозунгами и эмблемами, их общность чисто духовного свойства.

Убедительный признак настоятельной требовательности спасения видится в следующем. Нации более чем когда-либо ранее укрылись в унаследованных пределах своей суверенности; некоторые открыто заявляют, что не знают и не желают знать ничего, кроме этого. Далеко не в одной стране интернационализм официально объявляется вне закона. В то же время мы видим, что именно из-за неистовой самоизоляции государств отношения между ними все больше и больше осуществляются в форме мировой политики. Мировой политики самыми несовершенными средствами, с опасными вывертами – каждую минуту может произойти катастрофа, – но мировой политики, которая реализуется quand même[56], от которой больше нельзя уклониться, словно необходимость согласия перевесила все расхождения и преградила путь всякому произволу. Словно милосердный Господь молвил с улыбкой: «Держитесь крепче, а я уж из вас что-нибудь вылеплю».

Если эта надежда оправданна, то откуда должно к нам прийти спасение? – От Прогресса как такового нам уже нечего ждать. Мы достаточно напрогрессировали в способности разрушить этот мир и наше сообщество. Поступательное движение науки и техники, каким бы необходимым и вдохновляющим оно ни было, не сможет спасти культуру. Науки и техники недостаточно, чтобы заложить фундамент культурной жизни. Проявления духовного бессилия коренятся чересчур глубоко, чтобы критическая мысль и инструментальные возможности могли обещать выздоровление, исходя из своих собственных сил.

Здесь вопрос уводит нас в область, которой мы до сих пор избегали: связи духовного кризиса с социально-экономическими отношениями. Если бы мы вообще не коснулись этого пункта, могло бы создаться впечатление, что такая взаимосвязь нами вообще не учитывается. Необходимо сказать несколько слов об этой серьезной связи.

Для многих современных мыслителей решение проблемы культуры лежит в социально-экономической сфере. Не только чистокровные марксисты убеждены в этом. Влияние экономического мышления на нашу эпоху было так велико, что многие, даже не исповедующие марксистские тезисы, считают решенным делом, что духовное зло в конечном счете коренится в экономическом несовершенстве. Это убеждение в значительной степени связано с представлением, что сильные сдвиги и волнения в социально-экономической области, которые ежедневно происходят на наших глазах, являются доказательством того, что мы живем в эпоху фундаментальных структурных общественных изменений, в Zeitalter des Umbaus [век перестройки], как без колебаний называет его Карл Маннхайм. Признаки подобных изменений на самом деле действительно впечатляют. После столетий сравнительно устойчивых отношений теперь, кажется, постепенно подтачивается все, что казалось стабильным и прочным