если требуется обрести эти ценности, мы уже вступили на правильный путь. По всей видимости, мы переживаем самое серьезное обострение опасностей, которое только может угрожать нашей культуре. Состояние культуры характеризуется ослабленным сопротивлением к инфекции и интоксикации, которое можно сравнить с состоянием тяжелого алкогольного опьянения. Дух расточается. Средство обмена мыслями, слово, с развитием культуры неизбежно теряет в цене. Оно распространяется в безмерных количествах, и со все большею легкостью. В прямой пропорции с обесцениванием печатного и устного слова растет безразличие к истине. По мере того как иррационалистическая позиция духа завоевывает все новые территории, узкая полоса превратных понятий, в любой области, расширяется до все более обширной зоны. Сиюминутная публицистика, подстрекаемая меркантильно-сенсационными интересами, раздувает простое различие точек зрения до масштабов общенационального бреда. Мысли-однодневки требуют сиюминутного претворения в действие. Между тем большие идеи внедрялись в мире всегда очень медленно. Как запах бензина и асфальта над городами, висит над миром облако словесного мусора.

Сознание ответственности, мнимо усиленное лозунгами героизма, оторвалось от своих основ в индивидуальной совести и мобилизуется на нужды любого коллективизма, стремящегося возвысить свои ограниченные представления до канона спасительного учения и навязать свою волю. В любом коллективном единстве в общие лозунги вместе с частью личного мнения уходит также часть личной ответственности. Наряду с тем что в нынешнем мире, несомненно, резко выросло чувство общей ответственности за все происходящее, одновременно также чрезвычайно увеличилась и опасность совершенно безответственных массовых действий.

ХХ. Виды на будущее

Диагнозом отважились мы назвать наш обзор критических симптомов. Прогноз – для выводов, которые должны теперь последовать, слишком смелое слово. В трех шагах уже ничего не видно. Будущее – в тумане. Единственное, что остается, это взвесить какие-то шансы, предположить некоторые возможности.

Есть ли еще место для небезнадежного заключения после перечня столь многочисленных и столь серьезных явлений расслабленности и разлада? Такое место всегда есть, надежду и веру запретить невозможно. Но занять это место совсем не легко.

Да, исповедующий учение о том, что быть – выше, чем понимать, волен утверждать, что его народ живет не настроениями упадка, но идет по пути блистательного раскрытия всех своих сил. Для него во всех тех явлениях, которые кажутся нам опасными, торжествует дух, которому он служит. Для нас, однако, возникает вопрос: если общее благо, порядок, здоровье, даже согласие будут восстановлены в мире, но этот дух будет господствовать, будет ли тогда спасена культура?

Мы знаем: нынешний мир не может вернуться на свой прежний путь. Нам это стало ясно, как только мы обратились мыслью к произведениям науки, философии и искусства. Мысль, формотворчество должны и дальше бесстрашно идти по пути, следовать по которому их вынуждает дух. Но не иначе обстоит дело с техникой, ее гигантским механизмом и со всем экономическим, социальным и политическим аппаратом. Немыслимо, чтобы путем намеренного вмешательства захотели или смогли ограничить всепроникающий механизм распространения знаний, то есть народного образования, прессы, книжной продукции, или же захотели или смогли воспрепятствовать новым возможностям транспорта, техники и использования природных ресурсов.

И тем не менее: перспектива предоставленного своей собственной динамике мира культуры, неизменно растущего овладения природой и всепроникающей и все более прямолинейной публичности представляет собой скорее устрашающую картину, нежели то, что содержало бы в себе обещание очищенной, восстановленной и возросшей культуры. Это вызывает лишь представления о невыносимом угнетении и порабощении духа. Уже давно перспективы продолжающей разворачиваться нашей цивилизации ставят перед нами горький вопрос: не является ли переживаемый нами культурный процесс процессом варваризации?

Под варваризацией можно понимать культурный процесс, при котором достигнутое духовное состояние высокой ценности постепенно заглушается и вытесняется элементами более низкого содержания. Не будем останавливаться на вопросе, противостоят ли друг другу носители более высокой – и более низкой культуры столь же неизбежно, как элита – и масса. Во всяком случае, чтобы иметь возможность устанавливать такую полярность, нужно освободить термины элита и масса от их социального базиса и рассматривать их только в духовном смысле. Именно так поступил Ортега-и-Гассет в Rebelión de las masas [Восстании масс].

Из прошлого нам, собственно, хорошо известен только один пример всеобщей и полной варваризации: гибель античной культуры в Римской империи. Сравнение, однако, как мы уже говорили в самом начале, осложняется существенным различием обстоятельств. Прежде всего, тот, прежний, культурный процесс длился почти пять столетий. Кроме того, его осложняли явления, которые сейчас кажутся уже слишком далекими. Внутренняя варваризация античного мира была обусловлена следующими тремя факторами: во-первых, окостенением функций государственного организма и, как следствие, – ослаблением границ империи и, в конце концов, вторжением и господством чужих народов. Во-вторых, упадком хозяйственной деятельности до все более низкого уровня. В-третьих, появлением более высокой формы религии, для которой прежняя культура стала в основном безразлична и которая благодаря прочной организации переняла властные функции регулирования духовной жизни. Ни технический упадок, ни религиозный подъем в нынешнем культурном процессе практически не наблюдаются.

Бастионы технического совершенства и экономической и политической эффективности ни в коей мере не ограждают нашу культуру от наступающей варваризации. Всеми этими средствами может пользоваться и варварство. В сочетании с этими совершенствами варварство становится только более мощным и более тираническим.

Примером высочайшего технического достижения, с его необычайно полезным, благотворным воздействием, которое, однако, своими побочными эффектами угрожает ослабить ценность культуры, является радио. Никто не усомнится ни на мгновение в исключительной ценности этого нового инструмента духовного общения. Передача сигналов бедствия, музыка, новости для затерянных в самых отдаленных местах – можно долго перечислять все блага, которые предоставляет нам радио. Тем не менее как средство передачи сообщений радио, в своей повседневной функции, это во многих отношениях шаг назад, к бесцельной форме распространения мыслей. Дело здесь не только в таком общепризнанном зле, как вульгарное отношение к радио: когда, не вникая ни во что, слушают все подряд или бездумно крутят ручку настройки, превращая радиопередачи в пустое расточительство звука и смысла. Даже оставив в стороне упомянутые и, собственно, не неизбежные недостатки, радио – это замедленная и ограниченная форма получения знаний. Для темпов нашего времени звучащая речь слишком растянута. Чтение – более тонкая культурная функция. Ум схватывает читаемое гораздо быстрее, он постоянно выбирает, сосредоточивается, перескакивает, делает паузы и размышляет: тысячи движений мысли в минуту, в которых слушающему отказано. Один сторонник использования радио и кино в обучении c радостной убежденностью рисует в сочинении под названием The decline of the written word [Упадок письменного слова] картину ближайшего будущего, когда детей будут воспитывать изображениями и на слух. Это гигантский шаг к варварству.