проекты законов сочиняет, превосходят в ловкости тысячи мошенников, которые днем и ночью только и думают о том, как эти препоны преодолеть; это тайная война, в которой находящиеся в большинстве лихоимцы всегда победу одерживают. Третье неудобство в том заключается, что начальник департамента, оскорбленный столькими формальностями, ослепленный огромным множеством деталей, которые те влекут за собой, в конце концов (как гласит немецкая пословица) за деревьями уже не видит леса. Четвертое неудобство состоит в том, что порой формальности эти противоречат одна другой и зачастую исполнить их невозможно. Но, с одной стороны, не решаются предложить их упразднить, чтобы не навлечь на себя подозрений, а с другой – машина должна работать. Как быть? Нужно обходить закон и привыкать его не уважать; так рождается теория изворотливости. Пятое неудобство есть развращенность, до которой доводит государственных чиновников тягостное ощущение, что им не доверяют. Надо обладать добродетелью поистине нерушимой, чтобы сохранять честность, когда знаешь, что государство всех мошенниками считает; и человек, который исполнял бы свой долг, если бы ему выказывали меньше недоверия, становится плутом, потому что правительство его к таковым причисляет; хочет он быть достойным того, как с ним обходятся. Доверие облагораживает человека и укрепляет в нем добродетель; недоверие иссушает его сердце, парализует его душу всю без остатка; а Священное Писание говорит: форма убивает, дух животворит. В результате, коль скоро правительство на нравственную ответственность не полагается, ответственность гражданская становится кошмаром для человека добродетельного, который видит, что его законно нажитое состояние, даже честь его зависят от чиновников, за ним надзирающих и желающих наживаться на этом надзоре, и химерой для злодея, который благодаря своей должности нажил довольно денег, чтобы свою невинность доказать. Простота форм и доверие честного надзора не исключают; напротив, только благодаря им он и возможен.

Наконец, зададимся вопросом: какова цель, особливо применительно к университетам, этого нагромождения форм, служащих и бумаг, которое самих начальствующих под собой погребает? Цель эта двойная, удостовериться, что профессора свой долг исполняют, а также финансами управлять. Но долг профессоров по природе своей таков, что надежно и достойно его исполнять только усердие помогает. Можно предположить в теории, что некий профессор свои обязанности выполняет равнодушно и бесплодно, причем ни ректор, ни попечитель, ни министр, ни тем более директор при всей своей бдительности не способны ему это доказать и даже заподозрить его не могут. Кто в университете двадцать лет прослужил, об этом знает. Все, что правительство может в сем случае предпринять, это насадить в университетах благородный дух корпоративный, тот, что соревновательность превращает в истинного надзирателя и образует голос общественный, к которому студенты, единственные, кто способен ежедневно сравнивать между собой достоинства профессоров, в большой мере причастны.

Что же касается управления финансами, человек, не привыкший к формальностям с рождения, не сроднившийся с ними, не способен вообразить, какие огромные средства пускаются в ход для того, чтобы университету помешать деньги расточать. Возьмем, например, университет Дерптский. Ежегодная сумма, которую Император этому университету выделил, самая большая во всей России, равняется 337 710 рублям ассигнациями. Если вычесть из нее деньги, идущие на жалованье профессорам и служителям, на пенсии, стипендии, премии, поездки с инспекцией по училищам и приезд новых профессоров, а также прочие твердые расходы, раз и навсегда определенные и не могущие быть расхищенными, остается всего 90 000 рублей, из которых злоумышленники могли бы какую-нибудь малость удержать; но в эту сумму входят 46 000 рублей, идущие на содержание ученых институтов, вверенных попечению 16 профессоров (которые, впрочем, этими деньгами не распоряжаются, а только выписывают счета для оплаты), и каждый из них все возможное делает для того, чтобы из малой суммы, ему выделенной, извлечь более всего пользы для своего института. Остаток общей суммы, предназначенный для нужд хозяйственных и экстраординарных, составляет, таким образом, лишь 44 000 рублей, из которых низшие чины могут кое-какую мелочь присвоить незаконно, и для того чтобы им помешать, у университета есть казначейство, составленное из ректора и четырех деканов, которые сменяются ежегодно. Так же дело обстоит и с финансами, выделяемыми на училища Дерптского округа. <Но послушаем голос опыта. Университет заказал ревизию своих счетов начиная с первого года существования самому придирчивому из ревизоров, какого сыскать только можно, и в результате выяснилось, что все потери вместе взятые, включая две забытые суммы, принадлежащие училищам и доверенные университету,> В самом неблагоприятном случае почти невозможно, чтобы мелкие эти хищения дошли до одной тысячи рублей в год, то есть примерно 1/5 копейки с рубля. И вот ради несбыточной идеи воспрепятствовать этому мелкому мошенничеству университету приходится нанимать и снабжать жалованьем четырех писцов сверх того количества, какое в Уставе указано, то есть тратить в год 3200 рублей, и всех кругом мучить. Таков моральный и финансовый результат смехотворной идеи попытаться помешать мошенничествам посредством нагромождения форм.

Но возьмем пример общий и еще более разительный. Император создал для ревизии счетов особый департамент, или Государственный контроль, потому что Сенат, которому была эта ревизия вверена, не имел достаточно сил и со счетами тридцатилетней давности, в его недрах пылившимися, справиться не мог. Император почувствовал, что несправедливо, бесчеловечно и даже смешно по прошествии столь долгого времени спрашивать с человека, который, по всей вероятности, уже умер, а даже если жив, неспособен предоставить сведения, с него требуемые, а следственно, и себя оправдать. Идея была совершенно справедливая, но исполнение в химеру ее превратило, потому что взялись за те дела, на которых Сенат остановился, и начали работу со старых счетов. Их до сих пор и изучают. Чтобы сделался этот департамент по-настоящему полезным, надо было начать с того, что все прошлые счета объявить верными и упразднить их как такие, по которым никакие расследования проводить не дóлжно, а ревизию начать с текущего года, за верное приняв сальдо года предыдущего. В этом случае сможет Государственный контроль с текущими делами справляться, проводить ревизию счетов каждого года в течение года следующего и ответ требовать вовремя, то есть, можно сказать, вора ловить с поличным, а честного человека оправдывать. К этому прибавить следует, что ни один служащий, нетвердый в правилах, с пути истинного не сойдет, если будет знать, что обман его не позже чем через год раскроется, а закоренелому мошеннику не хватит времени обогатиться так сильно, чтобы украденными деньгами оплатить верность своих счетов. Впрочем, чтобы облегчить работу Государственному контролеру, следовало бы предписать каждому Министерству исследовать счета своего департамента на предмет сравнения с суммами, ему выделенными, и законности расходов, о чем оно судить может лучше, чем Генеральный контролер, поскольку