Писания, души освободила от ига Закона, сия святая Религия, сия Религия милосердия и любви, сия Религия, которая проповедует во весь голос уважение к детству, не нуждается ни в уловках, ни в деспотизме, чтобы в сердцах царить; проникает она в них без ухищрений, согревает их, не сжигая; ведет их к спасению без насилия; учит их смирению без низости; проповедует им верность царям без раболепства. Ее истинные средства суть единственные, которые к цели приводят; все прочие, которыми страсти человеческие их заменить пытаются, духу ее не отвечают и могут лишь изгонять ее из сердец, по видимости возводя на престол.

* * *

Но оставим эти возвышенные идеи и вернемся к деталям управления народным просвещением. В России профессоров увольняют во множестве и без соблюдения формальностей, как если бы имелся в России большой избыток ученых и как если бы не существовало законов, охраняющих личную безопасность профессоров. При графе Завадовском четверо изгнаны были из Казанского университета, потому что не захотели подписывать подложные и подлые счета директора. Несколько лет спустя трое профессоров харьковских арестованы были губернатором по обвинению некоего повесы, которое позже признано было ложным, и один из них в тюрьме умер[684]. При нынешнем министре г-н Магницкий добился увольнения из Казанского университета девяти профессоров как людей опасных, притом один из них вскоре зачислен был в институт Царскосельский, действующий под присмотром самого Императора. С тех пор четыре профессора петербургских разделили судьбу казанских, также из-за обвинения в ереси политической и религиозной[685]. Эти акты устрашения, противные уставам университетов русских, которые предписывают, чтобы каждый профессор судим был Советом своего университета (закон, который император Александр подтвердил недавно во время суда над четырьмя юристами дерптскими[686]), подрывают личную безопасность, унижают звание ученого в глазах нации, перед которой, напротив, следовало бы его возвышать, дабы поощрить дворянство к занятиям наукой, и создают русскому правительству столь дурную репутацию в чужих краях, что даже Дерптский университет не может все профессорские должности заполнить, хотя этот университет от всех прочих университетов русских там хорошо отличают.

Но есть и другой червь, который изнутри университеты точит, процветанию их препятствует и поглощает их самые благородные силы; это педантичное следование формам, которое умножает до бесконечности и без всякой цели количество дел, бумаг и служащих и нечувствительно превращает ученые сообщества в канцелярии. Хорошо устроенный университет, каков, например, университет Дерптский, есть большое учреждение, которое в миниатюре содержит в себе почти все области управления: расправу и суд по гражданским делам над своими членами, надзор за благочинием студентов, заведование финансами, научную часть, внутреннее управление, сношения с прочими правительственными учреждениями, цензуру книг и, наконец, руководство училищами, которое само в себе почти все эти области управления содержит, распространяясь на несколько губерний. Наконец, первая обязанность профессоров в том состоит, чтобы вести занятия, готовиться к ним, изучать новейшую литературу каждый по крайней мере по своей научной части, а вдобавок умножать, если возможно, славу университета и своими сочинениями расширять пределы науки.

Во всех других департаментах каждая из этих отраслей администрации подлежит в каждой губернии особой коллегии, которая исключительно своим предметом ведает. Здесь же профессора обязаны всеми этими делами с усердием заниматься, но также и учеными быть; меж тем требуют сегодня, чтобы они все эти обязанности выполняли с той же обстоятельностью, с тем же педантизмом в соблюдении форм, с тем же обилием бумаг, с каким каждая из других коллегий только своей областью ведает. В течение первых двенадцати лет существования Дерптского университета правительство этих требований не предъявляло, и совершенно справедливо; ибо если бы тот же мелочный дух возобладал тогда, основание Университета и училищ в Дерптском округе, быть может, не было бы никогда закончено; ныне же нельзя не удивиться тому, что управление ими требует в три раза больше труда, служащих и бумаг, нежели их создание.

Но это не все: потеря времени, тратящегося на столь великое множество пустяков, – еще наименьшее зло. Университет над своей головой ощущает постоянно меч ответственности, который на него готов обрушиться за любое самое мелкое отступление от этих бесплодных формальностей. Привести это может к тому исключительно, что страх станет движителем всех действий, иначе говоря, парализует характер и лишит удовольствия трудиться из любви к добру.

Однако нам возражают, что всякую работу, если ее между 25 или 30 профессорами поделить, выполнить будет не столь тягостно. Но такое возражение сделать может только тот, кто ни людей не знает, ни университетов. Ибо не всякий профессор способен деловым человеком быть и редко в одной особе съединяются способности к наукам и к управлению. Таким образом, все административные обязанности падают на плечи горстки профессоров, которые под этим грузом изнемогают. А помимо этих немногих есть еще шестнадцать профессоров, из которых каждый каким-то научным институтом заведует, таким как три клинических института, кабинеты физики, химии, минералогии, ботанический сад, обсерватория и проч., и они также стеснены оказываются мелочными формальностями даже в святилищах своих наук, где стеснение это чрезмерное все губит. Автор сей записки полагает, что имеет некоторое право коснуться сего предмета, ибо он не меньше усердия выказывал в делах, чем в науке, но вынужден признать, что в настоящих обстоятельствах служить этим двум господам невозможно. Впрочем, далек он от мысли упразднить все формы. Предписанные умеренно и с умом, необходимы они любому управлению, но должны ради дела, а не ради самих себя существовать. Должны они отвечать нуждам и природе учреждения, а не поглощать его. Вода для человека необходима и целительна, но наводнение целые деревни и города уничтожает, разоряет целые провинции. Те, кто формы умножают едва ли до бесконечности, забывают, что они не более чем средство, а всякое средство должно быть цели подчинено.

Но каково происхождение всех этих избыточных форм, число которых с каждым днем умножается? Имя ему недоверие. Правительство, часто обманываемое собственными служащими, никому не доверяет и полагает, что помешает – или надеется помешать – вероломству, нагромождая формальности как препоны для злокозненности и злоумышлений. Пять неудобств стали следствием этой максимы. Первое заключается в увеличении числа служащих, составляющих ныне целую армию, которой государство должно платить, которой оно платит плохо и которая превращается в скопище пиявок, высасывающих кровь из нации и из казны. Второе состоит в том, что каждая новая формальность, воздвигаемая как преграда перед мошенником, в то же самое время становится новым стеснением и новой жестокостью для человека честного. Ибо не следует воображать, что Государь и те, кто придумывает эти формальности и