– Тогда почему же ему не подписать разрешение… чтобы ты могла выйти замуж?

Молодая женщина протянула Кюллинану перевод письма и, кипя яростью, стала ждать, пока он его прочитает:

«Брашов, Румыния

3 сентября 1964 года

Раввинам Иерусалима

Насколько я понимаю, этот удивительный документ, вчера полученный мной, гласит, что моя невестка Ципора Цедербаум, чей муж скончался, не может снова выйти замуж, пока я не подпишу документ, подтверждающий, что я не хочу жениться на ней и что она имеет право выходить замуж за другого.

Кроме того, я понимаю, что, находись я в Иерусалиме, моя невестка, услышав, что я не хочу жениться на ней, была бы обязана снять с меня обувь и плюнуть мне в лицо.

Сейчас двадцатое столетие, и, прими я хоть какое-то участие в этом средневековом обряде, власти в Румынии были бы совершенно правы, посчитав меня идиотом. Я отказываюсь подписывать эти глупости и советую вам тоже забыть о них.

С отвращением Леви Цедербаум».

Кюллинан сложил письмо и подумал: «Об этом я и писал».

– И что ты теперь можешь сделать? – спросил он Ципору.

– Ничего, – сказала она.

– Что ты имеешь в виду – ничего?

– Поэтому я и пришла к вам, – объяснила она. – После такого письма я ничего не могу сделать.

– Ты хочешь сказать, что всю жизнь так и будешь незамужней… хотя есть человек, который хочет жениться на тебе и поддерживать тебя?

– Да, – просто ответила она.

– Это бесчеловечно.

– Таков закон, – сказала она, запихивая бумаги обратно в сумку.

– Черт бы его побрал, этот закон! – взорвался Кюллинан. – Подожди здесь. – Торопливо добравшись до раскопа, он позвал: – Элиав? Можешь ли зайти ко мне на минуту? – Когда Элиав появился, Кюллинан спросил: – Что это за разговоры о кабинете министров?

– Время от времени они возникают.

– Но на этот раз… это серьезно?

– Может быть. Но никому не передавай мои слова.

– Твой первый избиратель сидит в моем кабинете. Женщина по имени Ципора Цедербаум.

При первом же упоминании этого имени Элиав остановился и застыл на месте, отказываясь сделать хоть шаг.

– Нет, Кюллинан, мне не имеет никакого смысла встречаться с ней. Во всяком случае, не по этому вопросу.

– Ты не хочешь даже поговорить с ней?

– Послушай! Я знаю о ее проблеме куда больше, чем она сама. Я сочувствую ей. Но с моей стороны будет совершенно непродуманно разговаривать с ней именно сейчас, потому что я только собираюсь заняться ее делом.

– Черт побери, Илан! Эта молодая женщина…

– Джон! – с силой гаркнул еврей. – Иди к ней и утешай ее. Но не лезь в дела, которые тебя не касаются!

Кюллинан посмотрел вслед своему другу и вернулся к ожидавшей его женщине.

– С доктором Элиавом я поговорю попозже, – буркнул он.

– Никак он отказался встретиться со мной, да? – спросила Ципора.

– Да, и я понимаю почему.

– Никто не хочет принять меня, – сказала она. – И я ничего не могу сделать.

– То есть в Израиле ты никак не можешь выйти замуж?

– Никак. Поженить нас может только раввин, и если они отказываются…

– Где-то я слышал, что в таком случае люди летят на Кипр.

– Кто может летать на Кипр? Это деньги! И если даже мы окажемся на Кипре… наши дети будут бастардами. Незаконнорожденными. И когда вырастут, они тоже не смогут завести семью.

– Не могу поверить. Ты искренне убеждена, что никак… Черт возьми, ты же ни в чем не виновата!

– Тут ничего не поделать, доктор Кюллинан.

– Тогда я скажу тебе, что бы я сделал на твоем месте. Собрал бы вещи и уехал с Иехиамом Эфрати… немедля. И если тебе нужно помочь укладываться, я к твоим услугам.

Эта мужественная молодая женщина, привлекательная и трудолюбивая, откровенно мечтала о муже. Но ей пришлось сказать:

– Какой смысл, если мы не можем пожениться, как полагается?

За ленчем Кюллинан, увидев Элиава, решил обрушиться на него, но, какие бы у него ни были намерения, Элиав тут же пресек их:

– Джон, прошу тебя, не излагай мне эту историю. Потому что одна из причин, по которой я могу попасть в правительство, в том, что мне поручат разбираться с этими сложностями.

– При чем тут сложности? Это полная чушь!

– Как тебе угодно. Но таков закон Израиля, а девяносто девять процентов наших законов гуманны.

– Но эта бедная женщина… в брачном возрасте…

– Знаю.

– Ты знаешь, какое письмо она получила от своего деверя. Неужели ты не сочувствуешь ей?

Илан Элиав сделал глубокий вдох и неторопливо сказал:

– Нет. Поскольку мне удалось установить, что Леви Цедербаум… – Кюллинан был удивлен, что Элиав знаком с подробностями этой истории, – написал такое письмо, чтобы румынские цензоры не передали его в руки русских властей.

– Допустим, ты доказал бы, что его посадили в тюрьму?

– Ципора могла бы выйти замуж.

– А если бы тебе это не удалось?

– Не могла бы.

– Но, Боже мой…

– Заткнись! – рявкнул Элиав и в расстройстве пошел к раскопкам, но, устыдившись своей грубости, вернулся и сказал: – Мне достались трудные дни. – Он подтолкнул к Кюллинану пачку бумаг. – Ты думаешь, что меня не волнует история Ципоры? Просмотри вот эти.

И Кюллинан углубился в документы, с которыми Элиаву придется иметь дело, если он займет пост в кабинете министров.

Случай первый. Трудл Гинцберг родом из немецкой аристократической семьи из города Гретца, что на Рейне. Воспитанная в лютеранстве, она влюбилась в Хаймена Гинцберга и, несмотря на предостережения своей семьи о грядущих неприятностях, вышла за него замуж. С приходом к власти нацистов она стала подвергаться жестоким преследованиям. Трудно поверить, но ей было свойственно такое высокое чувство гуманности, что она добровольно нашила на одежду Звезду Давида. Защищая своего ребенка от штурмовиков, она получила удар в правый глаз. Это привело к частичной слепоте. Героическими усилиями она спасла детей и четыре года прятала мужа в погребе, обеспечивая и его, и семью питанием, потому что пошла работать на заводскую кухню. После войны, когда она больше не могла верить в Бога, Трудл наскребла деньги, которые позволили ей доставить Хаймена Гинцберга и троих детей в Израиль, где раввины объявили: «Трудл Гинцберг – не еврейка. Хуже того, она атеистка, и мы не можем разрешить ее обращение в иудаизм. Таким образом, ни она, ни ее дети не могут быть евреями». Никакие усилия с ее стороны – ни ее предложение перейти в иудаизм, ни ее готовность жить по еврейским законам – ничто не смогло поколебать решение раввинов. Ни она, ни ее дети не могут быть евреями. Можете ли вы предложить решение, которое устроило бы раввинов?